Он знал, куда надо идти, чтобы прийти в ярость. Добрую половину дня он проводил, перемещаясь по городку и позволяя всем кому не лень живым горожанам унижать себя, а себе – растворяться в собственной неполноценности, купаться в собственном поту и ощущать, как его сердце и мозг завязываются в трепещущие узлы. Он вел пустые, бессмысленные утренние разговоры с мистером Роджерсом, аптекарем. При этом бережно сохранял и запоминал все мелкие оскорбления и обиды, которые мистер Роджерс ему наносил. Вплоть до интонаций. «Ха-ха-ха», – смеялся мистер Бенедикт очередной шутке над собой, а сам в душе чуть не плакал от жалкого бессилия перед лицом жестокости.
– Ну что, по холодненькому? Или – по два? – сказал ему мистер Роджерс в то утро.
– По холодненькому, – ответил мистер Бенедикт. – Ха-ха-ха!
Выйдя из аптеки, мистер Бенедикт встретил мистера Стьювесанта, подрядчика. Мистер Стьювесант посмотрел на часы, прикидывая, сколько времени он может потратить на Бенедикта, прежде чем отправится по своим делам.
– Привет, Бенедикт! – прокричал Стьювесант. – Как дела? Ну что – все зубы на полку сложил? Или еще не все? Ты что – оглох? Я говорю: «Все зубы на полку сложил? Или…»
– Да-да-да, – пробормотал себе под нос мистер Бенедикт, – а как ваши дела, мистер Стьювесант?
– Бенни, старина, а что это у тебя руки так похолодели? Да ты прямо весь дрожишь от холода. А, кажется, я понял: ты только что закончил бальзамировать фригидную женщину. Да? Ну, ничего, ничего. Бывает и хуже. Верно я говорю? – прогремел на всю улицу мистер Стьювесант, хлопнув его по спине.
– Верно, верно! – с блеклой улыбкой поддакнул мистер Бенедикт. – Хорошего вам дня.
Так все и шло, встреча за встречей, разговор за разговором. Мистера Бенедикта перекидывали от одного к другому, и он служил людям озером, в которое они кидали всякие отбросы. Всякий начинал с мелких камушков, но, увидев, что на поверхности мистера Бенедикта не появляется ни малейшей ряби протеста, переходил на увесистые камни, кирпичи и валуны. У мистера Бенедикта не было дна. Он не давал всплеска, в нем ничего не оседало. Его озеро было безответно.
Перемещаясь от здания к зданию, он накапливал все больше встреч и разговоров и с каждым часом чувствовал себя все более беспомощным и обозленным на человечество. Он ненавидел себя с подлинным мазохистским удовольствием, но сильнее всего его подстегивала мысль о грядущих ночных забавах. Собственно, ради них он снова и снова ранил себя болтовней с этими глупыми, вздорными людишками. Ради них кланялся всем, сложив ручки на животе, как два маленьких пирожка, и смиренно становился посмешищем.