Жюстина отвечает, что она из Игранда. Мадам Сорен пристально на нее смотрит.
– Скажи мне, дитя, чего тебе больше хочется: поесть или помолиться? – спрашивает она.
Когда с пристрастием расспрашивают человека, которого любишь больше всего на свете, кажется, что расспрашивают тебя самого, и отвечаешь потом тоже будто бы ты, а не он. Нерешительный взгляд Жюстины встречается с взглядом Милу, тогда она понимает, что именно нужно ответить, дабы понравиться мадам Сорен.
– Мне больше хочется поесть, нежели помолиться, мадам.
Все смеются. Ее отпускают, махнув рукой, и, когда она уже ушла, гости все еще продолжают смеяться. Милу счастлив, словно выиграл какое-то важное состязание.
И отныне Жюстина составляет часть его жизни, его подлинной жизни – той, что он проживает в невидимом мире, где он такой большой, все и вся побеждающий.
В «Терниях» Милу спит не в алькове, как в Монлюсоне, а в спальне матери, у него там отдельная маленькая кроватка.
Месье Реби занимает соседнюю спальню, дверь в которую остается открытой. Проворочавшись целых три часа, ближе к полуночи Милу больше не в силах сдерживаться:
– Мама?.. Мама?
– А, что?
– Мама, я хочу тебе кое-что рассказать.
– Что ж, расскажи.
– Я сочиню басню.
– Что сочинишь?
– Басню!
(Милу знает: то, что он хочет написать, в «Поэтической сокровищнице» зовется «стихами».
Он никогда не произносил это слово громко, оно кажется ему высокопарным, диковинным, слишком красивым, и он опасается, как бы не дрогнул голос, когда он начнет говорить об этом.)
– Ты хочешь написать басню? О чем?
– Басня будет называться «Несчастный топорик».
– И поэтому ты решил меня разбудить? Какой ты смешной, как же топорик может быть несчастным? Это ведь глупо. Иди лучше спать.
Милу, сам не зная почему, опасается, как бы мать не догадалась, что мысли о топорике и новой пастушке меж собой связаны, он сохраняет внешнее спокойствие, решая обязательно воплотить мечту и сочинить «басню».
Но слова – все слова французского языка – тут, перед ним, они выстроились, подобно войску, которое преграждает путь. Он храбро устремляется вперед, бросаясь вначале на два или три слова, которые видит в первом ряду и хорошо уже знает. Но они отталкивают его. И вся армия слов окружает его, встает густыми рядами, замирает, поднимается ввысь, словно огромные стены. Он в последний раз атакует – о, подчинить себе всего лишь какую-то сотню слов, заставив их выразить важнейшую вещь, о которой он хочет сказать! В последнем рывке ум напрягается, кажется, голова сейчас лопнет, мышцы сводит от напряжения, становится больно… Внезапно он падает и бросает затею; удрученный, он чувствует тошноту и какую-то бесконечную пустоту внутри.