было утро, и угрызения совести, и проклятое чувство вины и раскаяния, что обжигает тебя изнутри, выступает потом на коже, дурманит разум, и ты даже не осознаешь, что именно тебя беспокоит, не даешь имени этим чувствам, но отчаянно убираешь их в самые глубины нутра, в некую внутреннюю клоаку, где они растворятся в других ощущениях и утекут прочь, и тебе не придется их распознавать и осмысливать горькую правду. Матерь Божья, прошу тебя, пусть эта правда останется скрытой. Я не желаю знать правду. Что я буду с ней делать???? Госссподи, что мне с ней делать???? Нет, пусть эти чувства кипят, обжигают, рвут душу на части, но пусть остаются неназванными, чтобы не было необходимости разбираться в причинах. Назовем их просто болью. И тем ограничимся. Не будем тащить их на свет и доискиваться до правды. Давай так. Пожалуйста. Я не знаю, что с ним делать. Просто не знаю…
завтрак с разглядыванием тарелки – предыдущий всплывает в памяти внезапно и живо, а вместе с ним вспоминаются хитрости и приемы, примененные в прошлый раз, – и бесконечная пытка, когда время тянется мучительно медленно, и дорога на работу, и лифт ползет еле-еле, и вот наконец ты заходишь к себе в кабинет, поплотнее закрываешь дверь, отгораживаясь от всех, сидишь, схватившись за голову и стиснув зубы, еще сильнее сжимаешь виски и сознательно заставляешь себя погрузиться в работу, а потом наступает блаженное облегчение, когда работа заполняет все мысли, включая самые темные уголки подсознания, и все потихоньку приходит в норму, и день продолжается в обычном режиме.
А потом ты вдруг осознаешь, что офис почти пустой, и тишина заставляет тебя поднять голову, оторвав взгляд от бумаг на столе. Рабочий день закончился, можно ехать домой, но, к счастью, находится еще одно дело, которое можно доделать прямо сейчас. Ты ненадолго задержишься на работе. Даже не нужно звонить домой, предупреждать. Ты поработаешь еще немного. Позвонить можно потом. Работа. Работа. Работа!!!! В конце концов ты звонишь, и откладывать дальше уже невозможно, бумаги разложены в аккуратные стопки, и ты неохотно выходишь из кабинета.
я проверил одежду? Наверняка. Да. Конечно, проверил. Я знаю, что да. У малыша режутся зубки – о, слава Богу! – по телевизору идет какая-то дурацкая передача, и двое усталых людей сидят рядышком и разговаривают – не важно о чем, главное, время проходит… проходит…
милосердный сон. Забытье. Еще один эпизод древней истории…
Когда Гарри-младшему было около шести месяцев, Линда впервые провела вечер не рядом с ним. Это был особенный случай, и она отвезла сына к бабушке Уайт (и, разумеется, к дедушке тоже), где он должен был оставаться до завтрашнего утра. Она отвезла его после обеда и вернулась домой. Было так странно и непривычно – оказаться в пустой квартире, совершенно одной. Хотя она пробыла в одиночестве всего лишь несколько часов, она все равно беспокоилась и дважды звонила Уайтам. Каждый раз тихо посмеивалась над собой, но все равно звонила. Линда не волновалась за сына, она знала, что о нем хорошо позаботятся, и сама поражалась своей реакции на отсутствие малыша рядом с ней: за эти несколько часов она вся извелась, а впереди еще целая ночь, она заберет Гарри-младшего только утром, и если учесть время, потраченное на дорогу, то получится, что сына не будет дома почти сутки!