Ему больше не нужно было воровать. Больше не нужно было переживать, где бы ему подцепить себе телку, и проводить время в вонючих комнатах с крысами и тараканами. Это было не осознанное понимание, а глубинное внутреннее знание, которое он сразу принял за аксиому.
Но этот внутренний Гарри знал и другое: если ты убираешь из жизни что-то по-настоящему важное, от чего, собственно, и зависит вся жизнь, надо его заменить чем-то как минимум равноценным. И это «что-то» уже зрело в нем, точно плод – в материнской утробе. Гарри вынашивал этот плод нежно и бережно. Холил его и лелеял. Позволяя ему медленно проникать к себе в разум. Не подгонял его, не принуждал развиваться быстрее, а просто ждал и ловил дразнящие намеки на то, к чему все идет. Это жизненно важное «что-то» оставалось неопределенным еще много-много недель, и, продолжая сдаваться на милость этому новому ощущению, Гарри все больше и больше замыкался в себе, а с виду производил впечатление человека, достигшего крайней степени безмятежности. С его лица не сходила улыбка, отражавшая внутреннее свечение, словно он знал секрет, неизвестный больше никому.
Было и возбуждение. Возбуждение и азарт, что росли вместе с плодом. Восторг предвкушения, невероятная острота ощущений, не похожая ни на что из того, что ему доводилось испытывать раньше и о чем доводилось мечтать – нечто, не поддающееся объяснению, нечто такое, чего нельзя осознать, а можно лишь пережить. На сознательном уровне он пока не сформулировал для себя, что именно готовится произойти, но его естество уже знало, и с каждым днем он все ближе и ближе подходил к этому знанию. И чем ближе он подходил, чем острее становилось его возбуждение.
Когда он наконец осознал, что собирается сделать, то сам удивился, почему он так долго шел к этому пониманию. Все казалось настолько простым и логичным. И вполне очевидным. И вместе с осознанным пониманием нахлынула новая волна возбуждения, всесокрушающего восторга. Если он чувствовал себя свободным и цельным, когда еще даже не понимал, что именно в нем вызревает, то теперь ощущение целостности и свободы возросло во сто крат – теперь, когда стало понятно, что он не только кого-то убьет, но сможет еще и обдумывать каждый свой шаг до, во время и после. От одной только мысли об этом его почти парализовало от пронзительного восторга. Боже, какая радость. Какая беспредельная радость. И к этой мысли он мог возвращаться в любое время, когда угодно. Когда нарастающая тревожность снова будет мешать работе или когда его снова потянет на подвиги, чтобы унять внутренний зуд, можно просто остановиться и подумать о том, как он кого-то убьет. Не надо никуда идти, не надо ничего делать – остаешься на месте, думаешь о предстоящем убийстве и обретаешь не только мгновенный прилив восторга, но и мгновенное освобождение от внутренней боли, рвущей нутро. Легко и просто. Везде и всюду. Теперь он стал ездить на Центральный вокзал не на такси, а в метро, просто чтобы оценить эффективность своей идеи. Он сознательно шел на то, чтобы его толкали в давке, прижимали к дверям или пихали локтями со всех сторон, а он просто думал о том, что собирается совершить, и полностью отключался от всего вокруг. Упивался собственными ощущениями покоя и силы. Исключительной силы. Незыблемой силы. Силы, делавшей его неуязвимым для внутренних бесов, от которых он так упорно искал спасения.