никогда! это уже очевидно, неоспоримо, и безысходная серость – тому подтверждение, и Гарри все-таки оторвался от серого ограждения и пошел прочь от серой площадки, пошел по серой улице, его глаза видели каждую трещинку, каждую выбоину в асфальте…
он спустился по серым бетонным ступеням, усыпанным окурками и пережеванной жвачкой, спустился в серую яму метро – вот опять – одиноко доехал до конечной, вышел под конец дня в серый ветер, продувавший насквозь издевательский Кони-Айленд, встал на набережной лицом к ветру и уставился на горизонт, где серое небо смыкалось с серой водой, и серые волны у него под ногами накатывали на серый мокрый песок, он стоял, опираясь о парапет, стоял целую вечность, еще одну вечность, его бил озноб, но он не желал быть причастным к этому серому холоду и стоял, спрятав руки в карманы, сжав кулаки, и смотрел на сплетение серых теней, пока его вновь не окутала темнота.
Он пошел сквозь сгущавшийся сумрак и насмешливое сияние древних карнавальных огней, до сих пор кое-где освещавших популярный когда-то парк аттракционов. У него было странное ощущение: словно он оказался среди руин древней истории, потерялся в пространстве и времени, – он смотрел на растрескавшиеся, сплошь заклеенные афишами фасады закрытых павильонов, смотрел на темные аттракционы и вспоминал смех и веселье из прошлой жизни, давным-давно прожитой, но вспоминал как бы со стороны, будто в той, другой жизни смеялся, сияя от радости, вовсе не он, а какой-то совсем незнакомый ему человек. Ему вспоминалась пенная шипучка, и бабушка с дедушкой, и соленые ириски, но это были чьи-то чужие воспоминания, воспоминания кого-то, кто до сих пор жил в тех счастливых давних временах. Может быть, свет сохранившихся в парке огней был по-прежнему ярким и разноцветным, как в те стародавние времена, но ощущался он серым, этот свет не пронзал темноту, а только подчеркивал линии трещин на асфальтовой дорожке.
Он снял номер в каком-то унылом отеле и прилег на постель, не раздеваясь. Он смотрел в темноту и упорно боролся со сном, гнал прочь эти лица, что маячили перед глазами, и свет, мерцавший во тьме, теперь принимал форму другого лица, и оно медленно подплывало к нему, и время от времени он засыпал, но тут же вздрагивал и просыпался, отчаянно отбиваясь от прошлого и от будущего.
не может быть, не может быть, чтобы все, что случилось, случилось на самом деле. Наверняка это сон, и он скоро проснется, и все будет так, как должно быть. Но нет, это не сон. И хотя он пытался сопротивляться, некая неотвратимая сила тянула его все глубже и глубже в его собственную черноту, и он понимал: сопротивление бесполезно.