— Что он сказал вам? Что теперь ему все безразлично?
— Примерно так. Ему все надоело. Борьба в Пентагоне жестока. Она не дает передышки. Больше оружия, еще больше оружия! Отец говорил, что это как раз объяснимо. Люди, занимающие сейчас руководящие посты в нашей армии, молодыми офицерами участвовали в войне, которая имела очень важное значение и победу в которой одержало оружие. Если бы мы проиграли ту войну, то не было бы ничего.
— Когда вы говорите о войне, которая «имела очень важное значение», то имеете в виду…
— Я, мистер Ченселор, имею в виду, — прервала она его, — что в течение пяти лет мой отец высказывался против нашей политики в Юго-Восточной Азии. Он использовал любой шанс, который ему предоставлялся. Но он был одинок в этой борьбе. Мне кажется, если уж выражаться точно, его следует назвать отверженным.
— Боже праведный! — Мысли Питера вдруг вернулись к его роману о Гувере, к прологу. Военачальник, которого он там изобразил, был таким же отверженным, как и человек, которого только что описала Элисон Макэндрю.
— Мой отец не был политическим деятелем. Его суждения — это суждения военного человека, а не политика. Он знал, что войну нельзя выиграть каким-либо обычным способом, а использование необычных средств немыслимо. Мы не могли выиграть войну потому, что у тех, кого мы поддерживали, не было подлинной целеустремленности. Из Сайгона лжи исходило больше, чем из всех судов военного трибунала за всю военную историю — так говорил отец. Он считал эту войну бессмысленной бойней, в которой бездарно погибло множество людей.
Ченселор сел на диван. Ему нужно было осмыслить услышанное: ведь это были слова из его романа.
— Я знал, что генералу многое в армии не нравилось, но не думал, что он обличал коррупцию и ложь.
— Именно с этим он в основном и боролся. Это была его страсть. Он выискивал в официальных докладах всевозможные противоречия, собирал сведения о подтасовках в докладах интендантов, о сводках, в которых намеренно завышались потери противника. Однажды он даже заявил, что, если бы отчеты о потерях противника соответствовали истинному положению хотя бы наполовину, мы бы выиграли войну еще в шестьдесят восьмом.
— Как вы сказали? — спросил Питер недоверчиво. — Это были его собственные слова?
— А в чем дело? — спросила Элисон.
— Да так, продолжайте.
— Больше мне рассказывать нечего. Отца отстранили от участия в совещании, на котором ему необходимо было присутствовать, его игнорировали на штабных заседаниях. Чем активнее он боролся, тем чаще им пренебрегали. Наконец он понял, что все бесполезно.