Kudos (Каск) - страница 54

Он осмотрел зал своими узкими глазами и затем повернулся ко мне, в знак прощания приподнимая трость. Я спросила, что случилось с его ногой, и он остановился, посмотрел вниз и затем – с недоверием – снова на меня.

– Ты не поверишь, – сказал он. – За последний год я пробежал сотни миль, но потом растянул лодыжку, выходя из такси.

Конференция проходила в пригороде у моря, где порт был таким большим, что ярко-синей воды не было видно за милями складов, бункеров и огромных рядов грузовых контейнеров. Гигантские краны один за другим загружали и выгружали цветные прямоугольники c опустевших палуб огромных танкеров, которые ждали между бетонных просторов причала.

Отель располагался в сером многоэтажном доме, окруженном другими домами повыше; все их окна были и днем и ночью закрыты металлическими жалюзи. Прямо напротив отеля была парковка. На площадке в линию стояло несколько флагштоков, и их тросы на ветру издавали звук, похожий на гул корабельных снастей. С правой стороны вал желтой травы поднимался до самой стены, за которой возвышались разросшиеся деревья – кедры и эвкалипты. Они придавали вид заброшенного бульвара старой подъездной дороге из пыльной белой земли, которая, изгибаясь, вела к ржавым железным воротам с резным узором и затем продолжалась за ними, исчезая среди деревьев, растущих вокруг склона, под которым виднелся краешек блестящего моря. Ворота были заперты, а земля вокруг них выглядела нетронутой: это говорило о том, что их явно долго не открывали.

Конференция проходит в этом отеле из года в год, сказал мне один из делегатов, несмотря на то что он уродлив, неудобен и расположен далеко от центра и от всех основных транспортных линий. Он предполагает, что у организаторов есть какая-то договоренность с управляющим. Перед завтраком, обедом и ужином всех участников сажают в автобус и отвозят в ресторан, расположенный в безликом, полуразрушенном пригороде в двадцати минутах езды от отеля, где, как он предполагает, у организаторов есть другая договоренность. Ресторан, добавил он, на самом деле очень хорош, так как еда в этой стране – что-то вроде национального спорта, но проблема в том, что по договоренности – какая бы она ни была – меню для делегатов уже составлено, так что другие посетители наслаждаются разнообразными деликатесами, а ты не можешь сделать выбор самостоятельно. Неоднократно он видел, как организаторы гордо выводили группу участников на улицу, где повара готовили свежую рыбу и жарили на огромных мангалах кальмары и креветки внушительных размеров, чтобы можно было запечатлеть эту сцену на фото, а затем отправиться внутрь, где на столе ждал всё тот же скудный ассортимент супов и мясная нарезка, которые уже были в меню вчера. В самом отеле гостям предлагают только чай и кофе, но где-то в глубине этой бетонной обувной коробки или неподалеку в округе, сказал он, есть кондитер редкого таланта, и он заставил меня попробовать паштейш, который обычно подавали вместе с горячими напитками в промежутках между секциями. Паштейш – обычная составляющая национального рациона, сказал он, их можно купить в супермаркете, но с самого детства он не пробовал таких, какие пекут здесь. Он уже забыл о существовании оригинала, так широко были распространены его копии, и почти что испытал боль, когда вновь узнал цвет, текстуру и вкус этого потерянного подлинника, над которым, он уверен, работала не команда профессионалов, а один человек. За все годы, что он приезжал сюда, он тем не менее никогда не встречал этого человека и даже никогда не спрашивал о нем или о ней; но, откусывая кусочек свежего, вкусного тарта, он просто понимал, что их, несомненно, делает один и тот же кондитер. Однажды здесь был английский делегат, который признался, что его тоже постигло озарение с национальным десертом, – который называется, если ему не изменяет память, эклсская слойка, – и эти слова заставили его задуматься, не пытался ли его собеседник найти что-то вроде напоминания об утраченной матери, потому что для него самого это исключительно вопрос кулинарного мастерства. Говорят, традиционный рецепт паштейша был изобретен монахинями, которые использовали так много яичных белков, чтобы накрахмалить свое одеяние, что им нужно было придумать, что делать с желтками. Монастырь, конечно, не то место, куда ты прежде всего отправишься в поисках материнского, и он даже стал задаваться вопросом, не символизирует ли этот тарт, от которого все в этой стране – особенно мужчины – стали фактически зависимы, их отношение к женщинам. Когда он думал об одеяниях монахинь, таких жестких, белых и чистых, ему пришло в голову, что они олицетворяют бесполость и жизнь без мужчин. Сладкий маленький тарт, которым затыкали голодные рты мужчин, чтобы от них отделаться, был, возможно, не чем иным, как отнятой у монахинь женственностью, отделенной и поданной, если можно так выразиться, на тарелке; способом, которым можно держать мир на удалении от себя, а также свидетельством того, что такой жизненный уклад был для них счастьем, – ему нравится так думать, потому что он не верит, что в страдании и самоотречении можно создать что-то настолько вкусное.