После нескольких поездок я уже была готова все бросить, когда в 1969 году, 16 января, встретилась с Ильей Кабаковым. Это было в его большой мастерской в Москве. Илья Кабаков иллюстрировал детские книги. У всех художников-нонконформистов было две профессии. Чтобы выжить в Советском Союзе, нужно было иметь официальный статус. Без этого вас арестовывали и отправляли в колонию за тунеядство. Чтобы быть художником, нужно было быть членом Союза художников. И поскольку эти художники, занимавшиеся запрещенными вещами, не могли туда вступить, они занимались ремесленничеством. Они вступали в другие профсоюзы: книжных иллюстраторов, сценографов и так далее.
Русские скорее рисовальщики, чем настоящие живописцы. Они становились живописцами, когда уезжали из Советского Союза, а до этого – из России. Они становятся живописцами за рубежом. Я имею в виду тех, очень многих, у кого есть талант. Кабаков меня поразил. Он был совершенно неизвестен в России, никто и слышать о нем не хотел. А когда я увидела его работы, во мне что-то перевернулось. Я искала это многие годы. И вдруг в тот вечер открыла для себя неизвестный мир. Этот парень вполне мог бы работать в Нью-Йорке, но он этого не знал. Он не знал, что он делал, что придумал.
В общем, в тот вечер 16 января 1969 года я стояла в восхищении, в ошеломлении от работ и находок Кабакова. Он тут же представил мне своего друга Эрика Булатова, мастерскую которого я посетила в тот же вечер, а также еще одного своего друга, Владимира Янкилевского, Конструктора. Все трое стали моими художниками. Все трое меня зачаровывали, каждый по-своему. И я сделала все, чтобы они стали знаменитыми в Париже. Но как их вытащить из страны? Это было запрещено. Их искусство, не признанное официальным, не имело права ни выставляться, ни тем более быть представленным за границами Советского Союза. Это могло стоить им свободы.
(АЖ) Вы там открыли довольно необычайных людей?
(ДВ) Да, необычайных. Я, в частности, познакомилась там с молодыми людьми из Демократического движения, невероятно смелыми. Во французском посольстве в Москве я повстречалась с Буковским. Он искал деньги, чтобы купить копировальную машину. Я приняла его за провокатора и была настороже. Но позднее я познакомилась с его матерью и поддержала Буковского и других русских заключенных.
Я знала многих других смелых людей. Я пользовалась всякими уловками и как-то из всего этого выбиралась. Возвращаясь к художникам: все произошло не одномоментно. Сначала я познакомилась с их работами. Потом поняла, что их надо привезти на Запад, вытащить и показать. Художники были удивительными, ничуть не хуже американских или французских. Но они не знали, что делали. Впервые они увидели современные картины в 1957 году. Потому что Россия к тому моменту была уже тридцать лет отрезана от мира. Тридцать лет! Это чудовищно! А для живописи – ужасно. Вспомните, что импрессионисты были реабилитированы лишь после войны. Их работы лежали в подвалах. И когда я начала ездить в Россию, мой Кандинский тоже был в подвалах. Выставлялся только Матисс. О репрессиях художников в России известно очень мало. Вспомните: в 1974 году Оскар Рабин и несколько других живописцев организовали выставку независимых художников на пустыре в пригороде Москвы. КГБ отправил туда бульдозеры, чтобы смести ее. А художникам пригрозили насильственным заключением в психушку или немедленной отправкой в армию. Однако худшая репрессия – это был отрыв от Запада. Те тридцать лет кардинально изменили и обеднили русскую живопись. И понадобилось появление действительно исключительных людей, поднявших голову и вышедших из этого оскудения. Представьте себе бедную молодежь, никогда не видевшую ни Матисса, ни Пикассо. Ни, разумеется, Кандинского или Поллока. И тем не менее они нашли свой путь.