Немцы хотели знать, кто я такая.
(АЖ) Чем вы рисковали?
(ДВ) Они хотели понять. Если бы они установили, чем я занималась в горах, меня отправили бы в концлагерь. Или же расстреляли бы на месте, как и других. Меня часто допрашивали на авеню Фош, где была контрразведка, попеременно с гестапо.
(АЖ) Как ваши друзья напали на ваш след?
(ДВ) Как Майоль узнал, что я сидела в этой тюрьме? Это узнал один парень – испанец, участник Сопротивления. Он пришел под окна тюрьмы. Он знал, в каком крыле сидят женщины, и позвал меня. Я подошла к окну и крикнула ему: «Предупреди Майоля». – «Уже предупредил. Я вернусь».
В день ареста, как я говорила, мы должны были обедать с Пикассо. Когда меня привезли во Френскую тюрьму – военную тюрьму, охраняемую вермахтом, – солдат отвел меня в женское крыло и сказал: «So jung!» («Такая молоденькая!») Он отвел меня в угловую камеру. Это очень удобно, потому что можно увидеть приход охранников с двух сторон. Сделал ли он это специально или случайно? В любом случае, он поместил меня в правильную камеру.
Заключенных было три: старая американка, чей сын сидел напротив, в мужском крыле, наивная девушка из Безансона и развязная парижанка. Приняли меня хорошо. Я не успела поздороваться, а они меня уже обнюхивали – я еще пахла свободой. На мне было элегантное пальто, духи, все такое! Они меня приняли. Первое, что я спросила: «Как здесь можно писать?». Они переглянулись и сказали: «Есть один способ». Карандаши и бумага были запрещены. Чтобы связываться с внешним миром, они поступали так. Там была туалетная бумага. Ее нарезали кружочками и вкладывали в пустую баночку из-под варенья – в то время они были из картона. Каждый месяц мать наивной девушки приходила, чтобы забрать грязное белье и оставить продовольственную передачу для дочери. Белье отправлялось в Безансон. Мать открывала пакет своей любимой дочери, разрывала баночку и находила сообщение. Иногда, чтобы не повторяться, записку зашивали в белье. И я написала Пикассо: «Дон Пабло, я не смогу пообедать с тобой!» Он получил сообщение через три месяца. И был очень тронут. Пикассо долго носил эту записку при себе, даже после моего освобождения.
(АЖ) А как вы вышли?
(ДВ) За мной, когда меня допрашивали в гестапо, пришел один человек. Его послал Арно Брекер.
(АЖ) А кто такой Арно Брекер? И откуда у него была такая власть?
(ДВ) Арно Брекер был очень симпатичным художником из Рейнской области. Где-то в 24–25-м году он приехал во Францию и стал частью сообщества художников Монпарнаса. В свое время он был учеником Деспио. Он прожил у нас долгие годы, больше десяти лет, и говорил по-французски абсолютно без акцента. Я познакомилась с ним в день своего освобождения, но Майоль мне о нем часто рассказывал. Брекер действительно был человеком бешеного обаяния, и, более того, он обладал невероятным талантом сходиться с людьми. На его лице были написаны приветливость и доброта. Он называл себя учеником Родена и Майоля, но его собственное творчество ужасно. «Тошнотворно», как говорил Майоль. Еще Аристид говорил: «Это Роден для бедных». Брекер заинтересовался Майолем, потому что после смерти Родена в 1917 году тот стал самым выдающимся французским скульптором. А «французский» в те времена, как я вам говорила, означало «мирового уровня». Они познакомились в Германии в 1928 году на выставке в галерее Альфреда Флехтхайма в Берлине. Граф Кесслер был еще жив – в каталоге было написано: «Выставка под патронатом графа Кесслера», – и среди прочих там был молодой скульптор Арно Брекер. Майоль познакомился с ним, и они, должно быть, продолжали видеться в Париже перед войной. У них были хорошие отношения – у Майоля сохранились превосходные воспоминания о том, насколько Брекер был славным человеком.