(АЖ) Какой была жизнь во Френской тюрьме?
(ДВ) Все было запрещено. Нельзя было иметь карандаш. Общение с внешним миром было невозможно. Но, отправляя на допрос, вас сажали в тюремный фургон. Там было немало мужчин, политиков, участников Сопротивления. С ними удавалось поговорить, информация расходилась. В тюрьме существовало такое «Радио Френ». Подходишь к окну, открываешь его и кричишь, какие новости. Я же говорила по-немецки, а люди из гестапо и из контрразведки этого не знали, и, поскольку я целые дни проводила в ожидании, а они в своих кабинетах все время слушали радио, я тоже внимательно слушала. То есть у меня были самые свежие новости с фронта, где все уже шло не так гладко. И когда я возвращалась, «Радио Френ» тут же оказывалось в курсе всего. Тем же путем я узнала, что во Френской тюрьме сидели старые члены Социалистической молодежи, в том числе мой друг Давид Руссе.
Женщинам приходилось не так тяжело, как мужчинам. Мужчины возвращались с допросов избитыми, их пытали, и у них даже не было ниток, чтобы зашить одежду. Когда меня везли на допрос, у меня всегда были с собой нитки и еще сахар. В моей камере девушки получали передачи, а я – нет. Кроме одного раза, незабываемого: узнав о моем аресте, художники с Монпарнаса скинулись и собрали для меня роскошную передачу. И еще я однажды получила посылку Красного Креста. И больше ничего за полгода. Разумеется, от этих двух передач ничего не осталось уже через полчаса.
(АЖ) У вас не было никаких контактов с внешним миром?
(ДВ) Меня искал Майоль. Меня искал Пикассо – в день ареста мы должны были встретиться. Но это была полная изоляция! Во Френской тюрьме была странная жизнь. Каждую субботу там расстреливали. А мы пели. Это было запрещено, но, как ни странно, в такие моменты это терпели. Мы заранее знали, что назначена казнь. И мы пели для них перед расстрелом. Или после. А я же была певицей. Меня в тюрьме знали, я не имею в виду охранников. Хотя нас было пятьсот женщин и семь тысяч мужчин! В тюремном фургоне, когда мы встречались, говорили: «Это она поет!» У них были слезы на глазах. Я во Френ много пела.
(АЖ) А что вы пели?
(ДВ) Я знала множество замечательных песен и пела то, чего хотели люди. Там был один паренек, коммунист, который взорвал поезд или что-то такое, его должны были расстрелять на следующий день. По-прежнему через окно, так как мы с ним, конечно, никогда не виделись, я спросила его: «Что тебе спеть?» – «Спой что-нибудь из Эдит Пиаф». И я пела ему ее песни. К счастью, у меня был огромный репертуар. Я даже пела по-испански, а там было много испанцев.