Георгий больше не слушал. Он с аппетитом ел прямо со сковородки. Можно, пока тетка утратила бдительность и увлечена своим монологом. Горячие, с хрустящей корочкой блины таяли во рту. Запивал компотом из сухих яблок и груш прямо из банки. Мычал ей в ответ. А сам себе думал: что она может понимать в жизни? Со старомодными взглядами вдова… И разве она знает, что такое любовь? Разве хоть раз ее чувствовала? Она ведь до сих пор хранит ситец в рулонах, на котором набит серп и молот. А еще упаковки стирального мыла и спичечных коробков. И перешивает себе юбки из старых мужниных рубашек. Где тут место для любви?
А в это время десятиклассники Ксеня и Борис боялись себя. Боялись своего влечения. За это стыдили и презирали. За это высмеивали на собраниях и в учительской. Тетка стала мирно задремывать, согревшись под пуховым платком, а Гоша, прячась за тулупами и старыми шубами, набирал номер Алиного общежития…
…Ровно в 21:00 в программе «Время» напряженным голосом диктора было рассказано о теракте на Красной площади. Взрыв с помощью самодельного взрывного устройства совершил литовец, страдающий психическими расстройствами. Эту новость весь институт возбужденно обсуждал перед первой парой…
Нинка грустнела с каждым днем. Быстро поджимали допустимые сроки. Она, наконец-то, всеми правдами и неправдами достала направление на аборт. Завтра… В понедельник… Без укола новокаина. На это у нее совсем нет денег.
Просто так на аборт не брали. Она ведь не замужем и без детей. Аля пыталась утешать, но глубины не понимала. Ей сложно было представить как беременность, так и действия, которые к ней приводят. Нинка замечала ее счастливый и отсутствующий взгляд. Сильнее сжимала челюсти. Почему у этой зеленой первокурсницы такой парень? Каждый день, в одно и то же время берет ее за руку и ведет прощаться с птицами или в кино. А она уже на третьем курсе… Неглупая, с рыжими мягкими волосами и курносым носом. Но все вокруг сволочи. И завтра у нее аборт…
Завтра наступило очень быстро. Вечер переродился в утро. Поседевший за ночь лес сочувствующе кивал головой. Холодный туман сиротливо стоял у двери храма. Его все пытался проесть рассвет. Мужик в кирзовых сапогах нес в ведре уголь. Худая собака бежала, болезненно поджимая лапки. Ночью были заморозки. В чьем-то дворе голодно мычала корова и, кашляя, заводился трактор. Она шла, остро слыша и запоминая звуки. Как будто больше никогда не будет петухов, хрипнущих на заборах, земли с рубцами вчерашней грязи и малыша, которого она бережно несла в своем животе. Ее сковал страх. Нет, не ее. Пупса, который сжался и вспотел, пытаясь хоть куда-то спрятаться. Мечущегося по матке в поисках хоть какой-то, самой крохотной щели.