Рутенбергу стало ясно, что его друг взял на себя поручение узнать о подготовке покушений на царя, Витте и Дурново. «Для этого ему нужно „соблазнить“ меня к сотрудничеству с охранкой: батюшка уверен, что я — член Боевой организации». В дальнейшем Гапон признался в желании встретиться с Павлом Ивановичем и Иваном Николаевичем и войти в состав Боевой организации.
— И ты должен повлиять на них, чтобы они мне поверили. Ведь это всё делается во имя революции. А чтобы получить обещанные деньги, нам с тобой нужно повидаться с Рачковским и Герасимовым.
— Ты им сказал, что меня зовут Мартын? — спросил Рутенберг.
— Боже сохрани, конечно, нет.
Гапон рассказал, что, взяв на себя поручение завербовать Рутенберга, он отправился к Ольге Николаевне, узнал у неё, как его найти в Москве и позвонил Рачковскому. «Значит, в „Яре“ находился агент полиции, — подумал Рутенберг. — Он засвидетельствовал, что свидание состоялось. То-то Георгий нервничал: ему нужно было отчитаться за работу».
Использовав все средства «соблазнения», Гапон, наконец, прибег к самому болезненному.
— Хочешь, я освобожу твоего брата?
Авраам, брат Рутенберга, тогда сидел в Крестах. Оказалось, что Гапон знает и об этом. Все карты открыты.
— Он молодой ещё. Ему полезно посидеть в тюрьме, — неожиданно для друга отказался Рутенберг.
— Знаешь, хорошо бы потом взорвать Департамент полиции, — сказал Гапон.
— Зачем?
— Там ведь много документов на революционеров. А так у суда не будет ничего против них.
— Я знаю, в жандармском управлении и в прокуратуре хранятся копии всех таких дел, — уверенно произнёс Рутенберг.
Гапон опять попросил никому не рассказывать.
— Я не могу скрыть это от товарищей, Георгий.
— Не говори им, умоляю тебя. Они станут думать, что я провокатор.
Гапон осознал, наконец, что попался. Пот градом струился по лицу Гапона, он волновался и нервно ходил по комнате.
— Так ты пойдёшь к Рачковскому? Скажи прямо сейчас. Ему нужно знать, — настаивал Гапон.
— Я подумаю, Георгий. Вернусь в Петербург и дам ответ.
Рутенберг был измучен трудным разговором, не в состоянии был ни слушать, ни говорить.
— У меня дело, — сказал он. — Я должен уйти.
— Останься, Мартын, мне очень тоскливо, — взмолился Гапон.
— Не могу сейчас. Если освобожусь раньше, приду, — попытался успокоить его Рутенберг.
Он решил ночевать там же, чтобы не раскрыть другую квартиру. Он уже знал и видел, что за домом и за ним началась слежка. Вернувшись туда, он с температурой свалился на диван. Вечером позвонил Гапон.
— Ты не едешь ко мне? — спросил он.
— Не могу, я заболел.