(«силу позволено отражать силой»).
Хорошая новость: православные священники, даже в современной России, не «бегают с автоматами». Они их иногда надевают и позируют перед фотографами, но все-таки остается в силе канон: если священник прольет чью-либо кровь, он отстраняется от священнического служения. Это крайне важно помнить.
Что до того, каким быть православному священнику… С автоматом отец Георгий не бегал, а все-таки, Алла Глебовна, вас не смущало, что священник, духовный отец – и в то же время в каком-то смысле просто коллега, с которым работаете вместе как литератор, как редактор? Он действительно один такой из этих «трех богатырей». Как на ваш взгляд, это плюс или минус?
Алла Калмыкова: Это было просто здорово! Потому что у отца Георгия не существовало отдельно христианство, отдельно – его служение церковное и отдельно – его филологическая, научная деятельность. Это было пронизано его верой. Всё, что он привносил как блестящий филолог и гуманитарий в свое постижение Евангелия, – это невероятное богатство. Вы знаете, до того, как он издал свои книги, Новый Завет несколько плоско для меня выглядел. Вот я его читаю – ну какая у меня глубина постижения может быть? – смешно говорить: отдельные какие-то озарения на отдельных стихах. Но когда я прочитала комментарии отца Георгия к Евангелию, ко всем четырем, оно у меня получилось объемным, приобрело глубину и какую-то ретроспективу, такой, знаете, гул возникал, куда вплетались все народы, все языки, все традиции. Тот метод толкования, который применял отец Георгий (через древние языки, через сопоставление переводов на французский, немецкий, какой угодно еще язык), давал возможность уточнить смысл и вдруг вскрыть темное место. Оно озарялось каким-то светом и становилось удивительно ясным, интуитивно ты чувствовал, что он точно попал, что это не его умствования, а так оно и есть. Поэтому – как отделить одну сферу жизни отца Георгия от другой, я не знаю.
Яков Кротов: Спасибо. Владимир Львович, и в заключение – для вас чем отец Георгий дорог и, все-таки еще раз спрошу, чем отличен от того же отца Александра Меня? Какую бы главную черту вы назвали для себя?
Владимир Файнберг: Пламень, пылание, невероятная эмоциональность, которой имя – искренность сердца.
Яков Кротов: А это не отпугивало людей? Видите, трудно прийти к Богу, трудно сделать первый шаг – и натолкнуться на экспансивность, позвольте мне такое слово употребить. Ведь православная традиция подозрительно относится к эмоциональности.
Владимир Файнберг: Я не знаю ни одного человека, который бы отпрыгнул от отца Георгия. Все, кого я знаю, были счастливы этим даром.