Без толку. Без толку взывать к людям, которые тебя не услышат. Без толку плакать перед теми, кому невдомек твоя боль. Муки твои для них лишь мерило того, что они смогут на них выстроить. Я тут никто. И никогда никем не буду.
На что он тебя продал? Чтобы сберечь эту гнилую землю, где дух ломается и разум истекает кровью? Так я вот что скажу — недолго еще так будет. Не-е, сэр. Представь, что покинули мы с Эфраимом это место. Не ушли, просто покинули. Все одно, что свинью зарезать. Отточенным лезвием по глотке — и конец.
А после и мы станем голосами, нашептывающими людям из тьмы, как выживают их выброшенные в мир чада.
Детка ты моя бедная!
Чуешь ли ты меня?
Это мы, Анна Средняя и Эфраим. Твои мамаша и папаша, Кайоде. До чего ж мы по тебе стосковались.
Июль так и норовил их убить.
Сначала сжечь заживо. Потом задушить. А убедившись, что ни то ни другое не сработало, сделал воздух плотным, как вода, в надежде, что они утонут. Но ничего не вышло. Они только взмокли от пота и обозлились — на всех вокруг и друг на друга тоже. На Миссисипи солнце умеет пробираться и в тень, так что в иные дни даже под деревьями не найдешь прохлады.
Зато в такую жару совсем не тянуло к людям, а значит, и тоску по ним снести было легче. Раньше Самуэль с Исайей любили побыть в компании, но это было до того, как народ против них ополчился. Поначалу им казалось, что все поджимают губы, смотрят косо, морщат носы и качают головами просто потому, что от них воняет хлевом. А ведь они каждый день, перед самым закатом, уходили к реке, раздевались догола и чуть не час плескались в воде. Терлись листьями мяты, можжевельником и кореньями, пока остальные, вымотавшись в поле, разбредались по хижинам в поисках неуловимого покоя.
Но как бы тщательно Эти Двое ни мылись, люди, завидя их, продолжали цыкать зубом. И в конце концов они усвоили, что лучше просто держаться ото всех подальше. Не то чтобы стали вести себя неприветливо, нет, просто без особой нужды из хлева, ставшего им надежным убежищем, не показывались.
Прогудел рожок, возвещая конец работе. И солгал, как всегда, ведь работа никогда не заканчивалась — лишь останавливалась ненадолго. Самуэль поставил на землю ведро с водой, отступил на пару шагов и окинул хлев взглядом. Покрасить бы его не мешало, красная краска уже облупилась, да и белая тоже. «Вот и славно, — подумал он. — Пускай будет неприглядным, как истина». Не будет он ничего делать, пока Галифаксы прямо не прикажут.
Отойдя чуть вправо, Самуэль посмотрел на деревья, стеной вставшие на противоположном берегу бегущей за хлевом реки. Солнце уже потускнело и вот-вот готово было нырнуть в чащу леса. Обернувшись влево, туда, где белело поле, он разглядел силуэты людей с тюками хлопка на головах и спинах. Они брели к стоящим в отдалении повозкам и сбрасывали в них свою ношу. А по сторонам этого человеческого ручейка стояли Джеймс, старший надсмотрщик, и его подручные. Сам Джеймс взвалил ружье на плечо, другие же направляли стволы на работников, в любую минуту готовые выстрелить. Самуэль вдруг задумался, удалось бы ему побороть Джеймса? Тубаб, конечно, тяжелее его, да к тому же вооружен, но сойдись они в честном бою — как полагается, кулак на кулак, сердце на сердце — и Самуэль, наверное, смог бы его сломить. Пусть не как веточку, но как мужчину, чей конец уже не за горами.