Оба замерли — Исайя от нахлынувших воспоминаний, Самуэль, пораженный его рассказом. С минуту они молчали. А затем Самуэль обернулся к Исайе.
— Так ты знал своего папашу?
— Меня принес сюда мужчина, — ответил Исайя, вслушиваясь в историю, что рассказывал его собственный голос. — Не папаша, однако он сказал, что знает мое настоящее имя. Но так мне его и не назвал.
Он вдруг увидел собственную руку, маленькую, отчаянно пытающуюся ухватиться за что-то в царящей в хлеву темноте — прямо как в тот день. И подумал, что, наверное, тянется не только к матери и отцу, но и ко всем стоящим за ними поблекшим от времени людям, чьи имена так же канули в вечность, а кровь пропитала землю. Чьи крики теперь стали шепотом — шепотом, который будет звучать до скончания времен. Самуэль схватил его руку и уложил обратно себе на живот.
— Вот здесь что-то… — сказал он.
— Что?
— Да так.
Исайя снова принялся гладить его, и это придало его голосу силы.
— Последнее, что я от них услышал, было «койот». Все в толк взять не могу, зачем они это сказали?
— Может, предостеречь хотели? — предположил Самуэль.
— От чего же?
Самуэль уже открыл было рот, но Исайя этого не увидел. Перестал гладить Самуэля по животу и положил голову ему на грудь.
— Ну его, неохота больше об этом. — Голос его сорвался. Он покрепче прижался мокрой щекой к груди Самуэля.
— Угу, — покачал головой тот.
Огляделся по сторонам, обнял Исайю покрепче и закрыл глаза.
Река подождет.
Самуэль проснулся позже Исайи. На лице лежал рыжий отсвет от медленно выползающего на небо солнца. Где-то голосил петух, но Самуэль давно привык к этому звуку и перестал на него реагировать. Исайя уже встал. Самуэль пытался уговорить его еще немного поваляться, понежиться. И пускай здесь это сочли бы кражей времени, Самуэль считал, что человек не может украсть то, что ему уже принадлежит — или должно принадлежать.
Он растянулся на земле, спокойный, как само утро, окрасившее его тело своими красками, твердо намеренный не шевелиться, пока не заставят. Исайю он не видел, но слышал, как тот возится за распахнутыми дверями хлева, делает что-то в курятнике. Самуэль сел, огляделся по сторонам, заметил раскиданное по полу сено и подумал, что ночь улики искусно прячет, а день выставляет напоказ только косвенные. Никто и не поймет, что разор в хлеву учинило наслаждение. Скорее подумают, что это следствие безалаберности, а значит, работников нужно наказать. Выдохнув, он поднялся на ноги и пошел к той стене, на которой развешаны были инструменты. Взял метлу и нехотя смел следы их блаженства в аккуратную кучку поближе к тому углу, где уже были сложены их горести. Все равно после все пойдет на корм скоту.