Что он станет делать, когда доберется до места стоянки, Сергачев не знал.
Или делал вид, что не знает.
Часа через два он сбил ноги. Кроссовки отяжелели от налипшей грязи. Сухие участки дороги сменялись влажными, с непересыхающими лужами. Виктор с удовольствием опустился на придорожный пень с расщепом, стащил обувку, мокрые носки. Морщась, осмотрел кровавые пузыри. Странно. Дорогущие «найки», предназначенные для бега, оказались совершенно непригодны для ходьбы. Он сидел, курил, вытянув ноги, прикидывая, что большую часть пути уже прошел…
…и не сразу понял, что слышит, настолько привык к затаенному безмолвию здешней тайги. Кажется, треск. Частый треск ломающихся сучков, короткий шелест и все затихло. Виктор поднял с колен карабин и сполз с пня, напрягая слух. Ничего… Земля неприятно холодила ступни. Он всматривался в деревья, лунный свет осторожно касался листьев, путался в мокрой траве, блестел в крохотных лужах. Потом исчез, словно его спугнул дробный топот, сменившийся влажными шлепками. Ближе, совсем рядом, за поворотом…
Сухо щелкнула планка предохранителя. Виктор стал на одно колено и вскинул карабин к плечу, направляя ствол на звук. Глаза слезились от напряженного всматривания, плечи окаменели. Сердце ухало, кровь била в виски — весомо, с оттягом…
По кустам хлестануло, словно плетью. Посыпалась труха. Качнулись тяжелые лапы придорожной пихты. Качнулись и разошлись податливыми волнами.
Сергачев закричал: тонко, по-заячьи. Глаза вылезли из орбит. Палец свело судорогой на спусковом крючке. Отдача молотила в плечо. За грохотом выстрелов он слышал, как дробь звонко и смачно вгрызается в дерево, рвет открытые участки плоти. Вспышки выстрелов рваным ритмом выхватывали из темноты и лунного света четырехногое, многорукое, заплетенное в доспехи из корней и ими же наспех сшитое, с выломанными суставами, вывороченными ступнями; скрюченными пальцами и острыми локтями… Болталась синюшная, переполненная черной кровью женская грудь. Безжизненно клонилась в сторону темноволосая, коротко стриженая голова. Другая — с глазами-бельмами и оскаленным ртом, — безостановочно клацала челюстями. Крошились на острые осколки, перепачканные кровью зубы. Жидкие, свалявшиеся пряди раскачивались за острыми эльфийскими ушками…
Упругие корни с запахами земли обвили ствол умолкшего карабина и вырвали из ослабевших рук. Виктор отшатнулся, не в силах двинуться с места, но не упал. Когтистые пальцы с остатками потрескавшегося лака на ногтях воткнулись под ребра через дыру в рубахе — кожа разошлась, как гнилое тряпье, — удержали на ногах, потянули к себе. Жесткая, грубая ладонь сдавила мошонку. Руки — женская и мужская, пронизанная строчками перевитых корешков, — ухватили голову, сдавили виски. Между синих губ Викиной головы и осколков зубов выскользнул толстый и непомерно длинный язык, в бахроме бледных нитяных наростов.