Моцарт мечтал достичь этого положения, о достижении которого здесь триумфально объявляет Бетховен; и кто знает, может быть, он тоже дошел бы до этого, если бы у него хватило мужества прожить дольше. В соответствии с господствующим каноном мышления кажется естественной мысль, что и Моцарт в том же возрасте — 31 год — мог бы добиться того же, что и Бетховен, — чтобы издатели наперебой раскупали его сочинения, — если бы больше ориентировался на вкус широкой публики. Но не стоит преждевременно поддаваться давлению канона, который заставляет приписывать такие различия в жизни двоих людей в первую очередь их индивидуальным особенностям и пренебрегать объяснениями, основанными на структурных изменениях в обществе. Моцарт пользовался успехом и после своей смерти. При жизни ему не хватало, помимо прочего, той более развитой издательской деятельности в области музыки, о наличии которой у Бетховена мы можем сделать вывод из его письма (и одновременно с этим о распространении концертов платных, а не для приглашенной публики). Действительно, мало найдется предложений, которые так отчетливо высвечивали бы глубокие структурные изменения в социальном положении художников, как это: «Со мной больше не торгуются — я требую, и мне платят».
Кстати, изменения, о которых здесь идет речь, касаются не только социального положения художника. Вместе с ним изменился и канон художественного творчества, или, говоря иначе, структура искусства. Но такие взаимосвязи нельзя продемонстрировать достаточно ясно, если, как это часто бывает сегодня, переход от создания произведений искусства для лично знакомого художнику работодателя и заказчика, то есть от патроната в искусстве, к работе для платящей публики, то есть на свободный и более или менее анонимный рынок, регистрируется в сознании только как экономическое событие и забывается главное: что здесь перед нами очень точно просматривающееся структурное изменение в отношениях между людьми, в частности усиление власти художника по сравнению с его публикой. Это человеческое изменение, это изменение баланса сил — не просто между отдельными людьми как таковыми, а между ними как представителями различных социальных функций и позиций, между людьми в их качестве художников и публики — останется непонятным до тех пор, пока привычный ход собственных мыслей у нас нацелен исключительно на выдумывание расчеловеченных абстракций. Это изменение можно понять только тогда, когда перед глазами есть яркие примеры и когда мы попытаемся понять, что оно значило для людей, которых коснулось.