: […] И даже ребяческие шалости и баловство надлежало сопровождать музыкой, чтобы они могли стать для него интересными; если мы, Он и Я, несли для забавы игрушки из одной комнаты в другую, то всякий раз тот из нас, кто шел с пустыми руками, должен был по этому случаю петь и играть на скрипке какой-нибудь марш. И далее:
[…] маленький Вольфганг почти до десятилетнего возраста боялся трубы, если играли только на ней одной без сопровождения других инструментов. Даже сам вид трубы действовал на Вольфганга так, будто бы в него направлен пистолет. Шахтнер же описывает и очень ранимое желание любви[39]:
Поскольку я […] с ним возился, он так сильно меня полюбил, что часто спрашивал меня по десять раз на дню, люблю ли я его, и, если я иногда, хотя бы в шутку, говорил, что нет, глаза его тут же наполнялись горючими слезами.
Похоже, что еще в раннем детстве Моцарт, испытывая потребность в любви, был лишен уверенности в том, что получит ее. Чувство, что его не любят, с годами вновь и вновь подкреплялось различными переживаниями, и интенсивность неудовлетворенной жажды быть любимым, которая ощущается на протяжении всей жизни Моцарта как доминирующее желание, в очень большой степени определяла, что именно для него наполняло жизнь смыслом, а что — лишало ее смысла. В детстве он постоянно нуждался в заверениях, что его любят, и, когда его потребность не удовлетворялась, он открыто выражал печаль и отчаяние. В воспоминаниях Шахтнера со всей очевидностью проявляется особая уязвимость мальчика: если его не любили, его это очень ранило, — вероятно, у него не было никакой защиты от этого.
Как мужчина он был не менее чувствительным и ранимым. Стремление получать доказательства любви, приязни и дружбы — за которым угадывается известная мера ненависти к себе, ощущение себя недостойным любви — всю жизнь было одной из его доминирующих черт. В письме, в котором он сообщает отцу о предстоящей женитьбе на Констанции Вебер, фразу «и она любит меня от всего сердца» он заканчивает — вероятно, по ошибке — вопросительным знаком[40], а в другом письме, к жене, он цитирует строчку из «Волшебной флейты»: «Смерть и отчаяние были ему наградой». Это сказано о мужчине, который полагался на женщин[41].
В те поздние годы Моцарт старался скрыть свою уязвимость. Он защищался от нее часто мрачным и грубым юмором, но прежде всего — забвением, незамечанием, твердым безразличием к поражениям. И, разумеется, музыкой, особенно сочинением ее. Возможно, музыка помогала ему преодолевать невзгоды с самого детства. Долгое время она, конечно, приносила ему любовь и восхищение. Когда чувство нелюбимости и, следовательно, одиночества становилось слишком сильным, музыка, вероятно, давала ему убежище и утешение. Однако в конце жизни Моцарт больше не мог закрывать глаза на то, что стало очевидным: его постигла неудача, неутоленной осталась его жажда любви, его существование лишилось смысла. И тогда он сдался и умер — очевидно, лишенный успеха, хотя и успех, и слава уже ждали его за следующим поворотом.