его произведения вряд ли вошли бы в канон «писаний святых отцов» европейской истории идей в той степени, в какой это впоследствии произошло.
С Моцартом все было по-другому. На его творчество оказал глубочайшее определяющее влияние царивший тогда в аристократическом обществе музыкальный канон, хотя сам Моцарт с возрастом и внес уникальный вклад в развитие этого канона. Но по своему поведению он менее всего был «светским человеком» (homme du monde)’, он имел обыкновение без обиняков говорить то, что чувствовал и думал, не особенно задумываясь о том, как это будет воспринято. У него почти полностью отсутствовали привычка проявлять сдержанность в общении с людьми, дабы не вызвать ничьего недовольства, искусство повседневной дипломатии, способность предвидеть впечатление, которое его слова и жесты окажут на того или иного собеседника, — все это было само собой разумеющимся в любезном общении придворных людей. Он умел притворяться, иногда прибегал к мелкой лжи, но делал это не очень умело. Наиболее комфортно он чувствовал себя с людьми, в обществе которых мог расслабиться. Иногда он испытывал почти навязчивую потребность говорить грубые и неприличные вещи, когда они приходили ему в голову, — потребность, о которой ниже еще будет идти речь. Поскольку практиковавшееся и ожидавшееся в правящих кругах искусство человеческого общения было ему в принципе чуждо или даже противно, он не чувствовал себя дома в этом придворноаристократическом мире. Этот мир оставался явно чужим для него, в нем зрели антагонизм и бунтарство, которые затем проявились, в частности, в выборе нашумевшей парижской комедии Бомарше «Женитьба Фигаро» в качестве либретто для одной из его опер или в явно антиаристократическом «Дон Жуане».
Леопольд Моцарт, вероятно, был довольно искусен в обхождении с теми, кто стоял выше его на социальной лестнице, — с людьми из придворной аристократии. Насколько далеко это искусство заходило, насколько он умел держаться как равный среди равных в этих кругах во время своих долгих путешествий с сыном и дочерью, а затем с одним только сыном — сказать трудно. Его положение было не из легких. Особенно при небольших и сравнительно бедных дворах Германской империи было принято сознательно и подчеркнуто давать людям более низкого ранга почувствовать свое подчиненное положение, и часть этой манеры, вероятно, вошла в немецкую традицию. В зальцбургской иерархии Моцарты занимали относительно низкое место, и, несомненно, им нередко давали это почувствовать. Но при больших дворах аристократы зачастую были гораздо более любезны, а за границей, особенно при итальянских дворах, где обожали музыку, вундеркинду и его отцу часто, похоже, оказывали весьма сердечный прием, не осложнявшийся сословными различиями. Таким образом, в результате триумфов сына, которые были и его собственными, Леопольд Моцарт, да и вся его семья оказались в Зальцбурге в особо странном положении. Избежать связанных с ним опасностей было не так-то просто.