При этом все воскликнули от удивления, а я был несказанно доволен и рад, что именно ею высказано было наилучшее, что я готовился предложить из книг философов, как нечто великое и последнее.
– Разве вы не видите, – сказал я, – что многие и разнообразные доктрины – это одно, а дух, преданный Богу – совсем иное? Ибо откуда произошло то, чему мы удивляемся, если не от Бога?
– Решительно, – радостно поддержал меня Лиценций, – ничего более истинного и божественного, чем это, не могло быть сказано! Ибо нет большего и бедственнейшего недостатка, чем недостаток мудрости; и тот, кто нуждается в мудрости, можно сказать, лишен всего.
– Итак, – продолжил я, – скудость души есть не что иное, как глупость. Ибо она противоположна мудрости и противоположна так, как смерть – жизни, как блаженная жизнь – жизни несчастной, т. е. без чего-либо среднего. Как всякий не блаженный человек – несчастен, а всякий не мертвый – жив, так, очевидно, и всякий не глупый – человек мудрый. Отсюда уже можно видеть и то, что Сергий Орат был несчастен не потому, что боялся, как бы не лишиться известных даров фортуны, а потому, что был глуп. Отсюда следует: он был бы еще несчастнее, если бы нисколько не боялся за эти столь случайные и колеблющиеся вещи, которые он считал благами. В таком случае он был бы более беспечным не вследствие душевного мужества, а вследствие умственной летаргии, несчастливцем, погруженным в глубочайшую глупость. Но если всякий, лишенный мудрости, терпит великую скудость, а всякий, обладающий мудростью, не нуждается ни в чем, то само собою следует, что глупость есть скудость. И как всякий глупец есть человек несчастный, так и всякий несчастный – глупец. Итак неоспоримо, что как всякая скудость – несчастье, так и всякое несчастье – скудость.
Когда Тригеций сказал, что он не совсем понимает заключение, я спросил его:
– В чем согласны мы в отношении этого довода?
– В том, – отвечал он, – что тот нуждается, кто не имеет мудрости.
– Что значит нуждаться?
– Не иметь мудрости.
– Что значит, – спросил я, – не иметь мудрости? Не значит ли это иметь глупость?
– Да, – отвечал он.
– Следовательно, иметь скудость – не что иное, как иметь глупость. Впрочем, я не знаю, как можно сказать: “он имеет скудость” или “он имеет глупость”. Это что-то вроде того, как если бы о каком-нибудь лишенном свете месте мы бы сказали, что оно имеет темноту, что означает не что иное, как то, что оно не имеет света. Ибо быть темным значит не то, что тьма как бы приходила или уходила, а значит быть лишенным света подобно тому, как быть лишенным одежды значит то же, что быть нагим. Ибо с приближением одежды нагота не бежит, как какой-нибудь движущийся предмет. Таким образом, скудость есть название не-имения, не-обладания. Поэтому, чтобы выразить, насколько это возможно, свою мысль, говорится: “он имеет скудость”, т. е. как бы: “он имеет не-имение”. Итак, если доказано, что глупость представляет собою самую подлинную и несомненную скудость, то смотри, не решена ли уже поставленная нами задача. Между нами оставалось сомнение насчет того, скудость ли мы имеем в виду, когда говорим о несчастьи. Между тем, нами приведено основание, по которому глупость правильно называется скудостью. Итак, поскольку всякий глупый есть человек несчастный, а всякий несчастный есть человек глупый, то необходимо признать, что не только всякий нуждающий несчастен, но и что всякий несчастный есть человек нуждающийся. Но есди из того, что всякий глупый – несчастен, а всякий несчастный – глуп, выводится заключение, что глупость есть несчастье, то почему бы и из того, что всякий несчастный нуждается, не вывести нам заключение, что несчастье есть не что иное, как скудость?