До Дани дошло: Оля играла с ним как матерая волчица с глупым влюбленным псом, ведя в подготовленную засаду, где того ожидала верная смерть.
– Ты не Оля, – догадался он.
Сказал и похолодел: неужели он попал в яблочко? Оля насмешливо усмехнулась. В свете мертвого месяца она начала меняться. Вместо Оли рядом с Даней находилась совсем другая девушка: выше и стройнее, чем его подружка. У этой были длинные светлые волосы и серо-зеленые глаза.
– Наконец-то, осенило, – произнесла она булькающим из-за дыры в груди голосом. —Только слишком поздно.
Даня огляделся: черные деревья, кресты, проржавевшие ограды… Он находился возле рубежа, отделявшего старое кладбище от прочего мира.
Интерлюдия четвертая. Хорошо созрели люди
…Позади ухнула сова. Сувор оглянулся, и в это мгновение раздался дикий крик. Кричала Сим-Сим, она пыталась и никак не могла освободиться из тесного зажима Шевы. А тот раздался в плечах и прибавил в росте, будто супергерой одного из американских комиксов. Он оторвал Сим-Сима от земли и держал ее прямо перед собой. Сувор видел лишь спину Шевы, она покрылась буграми. Куртка порвалась, и сквозь прорехи торчала зеленая чешуйчатая кожа. Судя по перекошенным лицам Горгульи и Котеныша, изменения заметил не он один. Сувор попытался двинуться, но не смог.
Шева медленно склонил голову направо, затем налево, рассматривая Сим-Сима, а затем приблизил ее к себе. Сувор по-прежнему не мог разглядеть, что происходит. Но ноги Сим-Сима сначала забились, а потом безвольно поникли в воздухе. Шева отбросил ее от себя, как сломанную куклу. И тогда заорала Горгулья. Она дергалась из стороны в сторону, точно марионетка, ведомая неловким кукловодом, но тронуться с места так и не сумела. Шева схватил девушку вытянувшейся рукой и насадил на ближайший сук. Горгулья умерла не сразу. Она хватала воздух, как пойманная рыба, и вращала глазами. К ней бросился Челяба и попытался стянуть с ветки. Но Шева шагнул к нему и сломал шею одним движением, а после пнул голову, будто футбольный мяч. И тогда Сувора отпустило. Он рванул с места, словно перепуганный заяц».
Туман, всюду туман. Жадный, липкий, укутывающий в тесные объятия и убаюкивающий вечным сном. Сувор бежит сквозь серо-белую вату, спотыкаясь о корни, натыкаясь на ветви деревьев, которые хлещут по лицу с мстительно злобой. А где-то позади неспешно идет тот, кто раньше был Шевой. Играет с Сувором в кошки-мышки.
«Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана», – слова детской считалочки слышны отовсюду, на них нанизываются другие слова на другом языке, но Сувор их понимает: