Николя в подплывающей красным на левом плече рубахе вскарабкался на козлы. В три приема развернул повозку. Гикнув, пустил жеребцов по Коблевской. Двое берданочников лежали на мостовой навзничь, третий трудно отползал в подворотню. Николя на ходу пустил в него пулю и погнал биндюгу по ночному городу в сторону порта.
* * *
Сквозь топот копыт послышался скрежет ветвей по борту повозки. Снова эти акации… Николай скрипнул зубами.
По весне Одесса утопала в кремовых цветах, опадающих наземь и шуршащих папиросной бумагой по мостовой. Сладко-пряный запах акаций кружил голову и сподвигал горожан на романтические глупости.
В мае четырнадцатого подпоручик Краснов не чурался ни глупостей, ни романтики. Как-то вечером они с приятелем, поручиком Архипенко, катались в пролетке — с Николаевского бульвара на Французский и обратно. Болтали, разглядывали проходивших и проезжавших мимо дам, раздумывали, где поужинать нынче. Война была уже объявлена, и эшелоны отправлялись один за другим на фронт. На ускоряющем жизнь вокзальном ветерке, который засквозил по Одессе, подобное мирное времяпрепровождение казалось украденным у настоящего, полуреальным.
Закатное марево выпустило навстречу пролетку, в которой сидели две хорошенькие девушки — одна в белой шляпке, другая в розовой — смеющиеся, беззаботные. Архипенко приветствовал дам как знакомых.
Пролетка ли замедлила ход, или время так растянулось — Николай не понял. Он до неприличия долго разглядывал девушку в белой шляпке, не в силах отвести взгляд.
— Кто это? — поинтересовался Краснов, когда пролетки разъехались.
— Дочь Гурвичей, ты ведь знаком. А тот розанчик — их племянница из Киева, Полина. Кажется, студентка консерватории…
В следующий раз Николай встретил эту девушку через неделю — в летнем саду устроены были танцы. На эстраде расположился оркестрик, поле вокруг обычно отводилось для танцующих. Краснов заметил «белую шляпку» издали. В каждой черточке, в каждом движении ее полно было неизъяснимой манкости — словно ниточку натягивало, вынуждая Николая идти к ней.
— Вы позволите? — На его счастье, зазвучал как раз новый вальс.
— Да…
И прохладные пальчики — в ладонь, и гибкая талия — под руку, и аромат — в голову… Краснов не помнил больше никаких подробностей того вечера совершенно. Помнил только, что проводил Полину и пошел бродить по городу, хмельной от восторга.
Они уговорились встретиться через день.
А назавтра полк, в котором служил подпоручик Краснов, отправили на фронт.
И вот сейчас Поленька там, за спиной. И все несбывшееся, все отмечтанное и запертое во времена оны на замок снова берет его прохладными пальчиками за запястья.