Куколка моя родная
Глазки все не закрывает.
Спи, красавица, усни,
Глазки синие сомкни,
Спи, мой котик, засыпай,
Маму мучать прекращай.
Куколка моя родная
Постепенно засыпает…
Она хватает меня за щиколотки и тащит на лоджию.
– Кстати, он не вернется, – говорит она.
Она уходит, а мне удается свернуться калачиком и, спустя несколько минут, выплюнуть платок. Я глотаю воздух и начинаю кричать. Так громко, что мне кажется, у меня лопнет голова.
Я кричу и кричу. И не могу остановиться.
Межда возвращается со своей адской смесью и, держа меня за шею, умудряется запихнуть ее остатки мне в рот. Я не успеваю выплюнуть эту отраву, потому что она залепляет мне рот скотчем.
– Ну что, маленькая гадина, я же сказала, что ты мне за все заплатишь! – усмехается она.
Дверь закрывается, я бьюсь, как выброшенная на берег рыба. Из глаз текут едкие горячие слезы. Я задыхаюсь. Сгораю заживо.
Межда возвращается с наступлением вечера. Я, скорчившись, лежу в углу лоджии. Я постоянно плачу, мое несчастное тело сотрясают спазмы.
Межда облокачивается о стену и наблюдает за мной. Как будто любуется созданным ею самой произведением искусства.
– Я тебе никогда не рассказывала о своей дочери, – говорит она. – Может, как-нибудь расскажу. Спокойной ночи, дорогуша…
Она уходит, и я слышу ее голос:
Моя куколка родная
Засыпает, засыпает.
Ангелочки, сон храните,
На бочок переверните,
Ветерок, кровать качай,
Спи, малютка, баю-бай.
Мама голову теряет,
Так малышку обожает.
Это была одна из самых ужасных ночей в моей жизни. И одна из самых долгих. В какой-то момент я перестаю двигаться. Просто плачу и плачу. К ожогам добавляется холод. Они терзают меня по очереди.
Я не знала, до какой степени можно страдать. Так страдать и все же продолжать жить.
Глаз я не сомкнула. Ни на секунду.
В мертвой тишине я звала Изри. Умоляла. Ненавидела. Ненавидела их всех – его, отца, мать, тетю.
Кошмар продолжался, и наступал новый день. Еще один день. Лучше бы была ночь, вечная ночь.
Но, по всей видимости, смерть мной не интересуется.
Я слышу, как в кухне часы пробили десять. Дверь на лоджию открывается, появляется Межда. Она срывает скотч, который мешал мне заорать, и смотрит прямо в глаза:
– Ты должна понять, Тама. Ты должна понять, что ты – никто… Ты принадлежишь мне, и только мне. Я тебя купила, ты – моя. Как мебель, шмотки, как все, что тут есть. Если еще раз пожалуешься Изри… Будет еще хуже, это я тебе обещаю…
Я киваю, и она меня развязывает.
– Можно, я пойду помоюсь? – прошу я слабым голосом.
– Сначала приготовь мне завтрак. Есть хочу.
* * *
Конечно, у меня остались следы. Которые я не смогла показать Изри, когда он пришел три дня спустя. Межда правильно рассчитала, что я никогда не решусь показать ему эту часть своего тела.