Мог сделать, значит виновен.
А он и возразить-то ничего не может. Потому что, а что скажешь-то? Слово против слова.
— Хорошо хоть кто-то это понимает, — застывшее лицо педагогини оттаяло и расплылось в самодовольной улыбке. Она протянула руку, взяла букет и даже лицемерно его понюхала.
Кивнула и закрыла дверь. Спасибо, конечно же, не сказала.
Впрочем, мне и не требовалось.
Я вышел обратно в холл и понял, что все замолчали и смотрят на меня. Активисты прервали полет своей фантазии на тему, из чего бы такого изготовить космический скафандр, а Мамонов и его миньоны перестали делать... Не знаю, чем они там занимались. Кажется, играли в камень-ножницы-бумага.
Я приложил палец к губам, потом ткнул большим пальцем за плечо, в ту сторону, откуда я вышел, потом показал на пальцах человечка, шагающего наружу из корпуса. И пошел к выходу, собственно.
Прохоров, Мамонов и Марчуков с Мусатовым потянулись за мной.
— Это что за подхалимство такое было? — возмущенно зашептал Марчуков.
— Да, я хотел бы задать тот же вопрос, — Прохоров упер руки в бока и навис надо мной.
— Аннушка только что получила втык от директрисы, — вполголоса сказал я. — Понимаете, что это значит?
— Ну? — темные брови Прохорова сошлись на переносице.
— Да она же будет теперь еще больше придираться! — я постучал пальцем по лбу. — Никаких разговоров после отбоя, спать только с открытыми дверями, ходить строем... — я кашлянул. Ну да, мы и так ходим строем, в общем-то, и кажется, никого это не напрягает. — В общем, жизни никакой не даст. И власти у нее сильно больше, чем у тебя, Прохоров.
— А это... ну... да, ведь правда, — хмыкнул Мамонов. — Злая Аннушка и добрая Аннушка — это две разные Аннушки.
— Ну? — я вопросительно посмотрел на них всех по очереди. — Поняли теперь? Мы правы, она нет. Но если мы будем корчить морды оскорбленной невинности, то мы так до конца смены и будем по струнке ходить и чихнуть лишний раз бояться.
— А ты голова... — задумчивая складка между бровей Прохорова разгладилась. — Где-то у меня шоколадный батончик оставался, если в жару эту не расплавился...
— А я могу про нее стишок написать! — гордо сказал Марчуков и подбоченился.
— Главное ей потом не показывай, — хохотнул Мамонов.
— Эй, это почему еще? — рыжий скорчил обиженную гримасу. — Я и нормальный стихи тоже могу! Давайте график дежурств по цветам установим, вот! Если мы все сейчас ее этим сеном завалим, глупо смотреться будет. А если букетик утром, букетик вечером, то она такая — уоу! — и разомлеет!
Я стащил покрывало со своей кровати, свернул его в несколько раз и бросил на тумбочку. Улыбался. Неожиданно хороший день, хотя начинался плохо. И ребята хорошие.