Надо сказать, что прелести «красоты» опаснее «демонических», ибо воспринимаются как «положительные» и потом отделаться от установки на них труднее. Если не относиться к ним как к «прелести», то визуальный период браней затягивается.
Очень интересные эффекты взаимодействия возникали между моим «говорящим», гиперсенсированным сердцем и внешним поведением Ани. Однажды, по пути в ресторан «Будапешт», где мы время от времени вместе обедали, я заметил странную вещь. Мы шли рядом с ней вниз по Петровке и я вдруг обратил внимание, что расстояние между мной и Аней зависит от состояния моего сердца. В те моменты, когда мое сердце — а оно представляло собой (тогда) вечно кипящий, бурлящий чувствами котел, — успокаивалось и наполнялось не то чтобы любовным, а скорее нежным отношением к идущей рядом со мной Ане. Она очень заметно, даже резко приближалась ко мне, как будто притягиваемая магнитом и мы шли с ней тогда совсем близко, соприкасаясь руками. А как только сердце начинало бурлить бранью, Аня резко отскакивала, вернее ее что-то отшвыривало от меня и мы шли тогда на расстоянии метра-полтора друг от друга. Причем все эти примагничивания и отшвыривания происходили в полном молчании. У меня возникало ощущение, что ее тело — кукла, чье движение зависело от состояния моего сердца, управлялось им. Эта зависимость доходила до такой степени, что не однажды она в моменты «примагничивания» входила в лужи, не обращая на них никакого внимания. Для меня это было удивительным переживанием, потому что я ощущал Аню, ее тело и поведение как продолжение самого себя, буквально как один из членов моего собственного тела. Кстати, нечто похожее моделировалось нами еще до моего сумасшествия в акции «Н. Алексееву». Там я тоже иногда вдруг чувствовал, когда вел за собой Никиту, что мы с ним составляем как бы две части одного взаимосвязанного механизма движения. Но тогда это было только намеком, в приличных, допустимых масштабом замысла и художественного эффекта размерах, а здесь, с Аней, это выходило за всякие нормы обыденности — ее зависимость была совершенно незапланированной и до жути реальной. Потом однажды и с Верой у меня повторилось то же самое, когда мы с ней гуляли где-то в районе Сокольников.
Но самым ярким проявлением такой зависимости был следующий случай. Мы шли с Аней рядом по залам музея, о чем-то разговаривая, причем разговор наш не касался религиозных тем. И вдруг у меня в сердце, совершенно для меня неожиданно, прокрутилась фраза: «Давай поебемся!». Аню мгновенно как ветром от меня отбросило, метра на три. Она остановилась и некоторое время смотрела на меня вытаращенными глазами, потом повернулась и пошла обратно, к себе в комнату. Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что эта фраза прозвучала у меня только в сердце, вслух я ее, разумеется, не произносил.