Нягол шумно вздохнул. Да, я ошибался, ошибался до конца — сначала в жизни, а там и в ремесле. Но жизнь не повернешь вспять, так что остается лишь ответить на вопрос: я ли напортачил в своем ремесле, или оно меня перекособочило? Лицо его исказила гримаса. Я, конечно, и самое достойное в этом положении — поставить точку. Сказать себе: хватит, человече, довольно. Это бремя согнуло тебя до земли — оставь его тем, кто придет после тебя. И пожелай им удачи. Завтра тебя ждет новая задача, не легче старой…
Волна никогда прежде не испытанной нежности захлестнула его. Он встал, легким шагом направился в комнату, которую отвел Елице, бесшумно открыл дверь. В призрачном свете, падавшем сквозь занавеску, была хорошо видна спящая Елица. Она разметалась во сне, одну руку откинула в сторону, другая свесилась с кровати, из-под одеяла высовывалась ступня, как у отдыхающего ангела. Нягол остановился у кровати, затаив дыхание, и всмотрелся в се лицо: в нем была невинность ребенка, порывистость подростка, но высокий лоб и плотно сжатые губы говорили о другом.
Нягол отступил на шаг и снова пристально посмотрел на спящую девушку. Нет, жизнь непостижима. Он страдал, любил, ошибался и презирал, верил и не верил, выигрывал и терял, мечтал о настоящих книгах, о единственной женщине, о детях, — и всегда был один как перст, одинокий, иногда до смерти. И вот, наконец, утешение: братова дочка. Что это — испытание или счастье, долг или дар судьбы? Испытание, конечно. И долг. Долг перед Елицей, перед Теодором, которому в этот час он мучительно прощал.
В сознании, как в тумане, проплыло видение напоенной вином рукописи. Проплыло и исчезло. Губы его зашевелились, как перед молитвой. Держись старик, не раскисай, не жалуйся. Все, что остается после тебя — хорошее и плохое — сотворено тобой. И ты не только не имеешь права — ты просто не можешь от него отречься, потому что оно — твое. Жизнь, которую ты прошел вдоль и поперек и понял по мере своих сил, — эта та единственная вершина, стоящая средь мертвых степей уходящего времени, на которую мы карабкаемся с малолетства до последнего дыхания, держа на плечах непостижимое бремя надежды. Ты уцелел, наперекор всем испытаниям, наперекор зловещему салюту Еньо. У тебя есть родные и друзья, есть Елица. Кажется, есть и время. Остальное ты знаешь сам…
Елица заворочалась, отмахнулась от чего-то во сне и снова затихла. Нягол наклонился над нею, его тень наклонилась вместе с ним, коснулась постели, волос, лица. Он вышел на цыпочках, посмотрел на дымящуюся в лунном свете вершину и опустился в шезлонг.