«Стоп! Какой пол? В погребе? Цементный? На котором тушенка стояла? Когда зацементировал? Впрочем, это и без нее можно узнать. Надо завязывать. Только тихо и мирно. Пока все не проверим. Насчет пола».
— Женщины, женщины, — горько вздохнул Голубь. — Один пришел, другой ушел...
— А вы святой, что ли? — Лидка интригующе вскинула на него глаза.
— Ангел, — кивнул головой Виктор. — Только вот курю. Я из курящей разновидности.
— Чего попало, ну, чего попало! — Лидка чарующе рассмеялась. — Сказать откровенно, я вас вначале боялась. А вы — просто комик. Надо же... Ангел! А как ваше имя-отчество?
— Виктор Георгиевич.
— Виктор Георгиевич, а меня нельзя под расписку отпустить? Ну, сами же видите, какая я преступница. У нас два года назад одна девушка недостачу имела в четыреста рублей, и то ничего. Внесла — и никаких делов. А?
— Это со следователем надо будет как-то переговорить. Он решает...
— Переговорите, очень вас прошу! Если что — в обиде на меня не будете.
— Хорошо, хорошо, — заторопился Голубь. — Мы тут пока разговаривали, я записывал... Это протокол допроса. Ознакомьтесь.
Лидка, преданно глядя в глаза Голубю, взяла листок и углубилась в чтение. Пробежав текст глазами, попросила ручку.
— Все верно?
— Да. Только к чему это: про двери, крышу, пол... Речь ведь о документах Сысоева. При чем здесь эти мелочи?
Голубь сострадательно прижал руки к груди:
— Лидия Петровна, милая, с нас ведь тоже спрашивают. Чистая формальность, вы сказали, я записал. Разве неверно?
— Верно, верно, — успокоила его Лидка. Подойдя к двери, она уже деловито напомнила: — Так не забудьте со следователем-то...
— Ну, что вы! — развел руками Голубь. — Сказал — переговорю.
Лидка подошла к двери, открыв ее, улыбнулась:
— В случае чего — с меня причитается, — и исчезла за дверью.
Голубь шагнул было следом сказать дежурному, чтобы проводил задержанную, и столкнулся в дверях с Реуком. Тот слышал последнюю фразу Лидки, и у него был слегка ошалелый вид. Реук зашел в кабинет, недоверчиво озираясь.
— Вы чего тут делали?
Голубь расхохотался:
— Только разговаривали, дорогой, только разговаривали. Правда, о любви.
— То-то и есть, что о любви. Вот бабы! А я думал, она сегодня еще одну истерику закатит. Специально напросился за Оергеевым ехать, чтобы с ней не встречаться. Как ты ее разговорил?
— Сама разговорилась — я только поддакивал. Да на колени ее смотрел бараньими глазами.
— Что-нибудь интересное есть?
— Одна ма-аленькая деталь. Но нужно уточнить.
— Уточню, — пообещал Реук. — Говори.
— Оергеев после ухода Сысоева зацементировал пол в погребе. Понимаешь?