— Сижу и злюсь на своего бородатенького, что-то задерживается он. И решил переложить его матрасы из машины в багажник. Уже открыл было его, — продолжал спокойнее свой рассказ Лазня, — как вдруг вижу: выходят из «Мебели» два спортсмена, близнецы моего, бородатые, в спортивных куртках. Один — налево, за магазин, второй — направо. Там навалом мебели в упаковке: «ширнетреб». Такую в помещение не заносят даже в непогоду, продают прямо на улице. Из дешевенькой, которую раскупают... Стою возле открытого багажника и размышляю: некуда мне эти чертовы матрасы сунуть, я же не выложил в гараже сумку для провианта. На старинный сундучок смахивает, из пропитанного какими-то смолами брезента. Такая даже сядешь — не мнется. Это Петенька мне ее удружил, мол, когда в посадку на пикничок — под харчи приспособишь. Стою, на себя и на весь мир зол: голова трещит, душа опохмелиться просит, а моего спортсмена все нет. Оставил бы мне бутылку, я б малость подлечился, а ты амурничай со своей директоршей, сколько хочешь, так нет же, никакого доверия, унес белоголовую с собою в черной сумке. И тут слышу — вопят: «Ограбили! Милиция! Где милиция?!» Я и дошурупал: из меня же ваньку сделали. Кто-то взял на прихват магазин и смылся. А я стоял под магазином у всех на виду, меня видели. Видели, как я привез одного из этих бородатых, в спортивной коричневатой куртке. Такая одежка, конечно, не примета. У нас как? Если уж что-то завезли в «Промтовары», к примеру, те же куртки, то непременно одного цвета и одного покроя. В любом магазине области — одно и то же. Но борода, куртка и черная сумка — это уже кое-что... И подумал тогда: «Подсекли тебя, Богдане, на крючок с красной тряпочкой, поманили белоголовой злодейкой с наклейкой, впутали в черное дело. А возьмут по такому — не отмоешься, так что рви когти, если можешь». Захлопнул багажник, за руль и — подальше от места происшествия. Со страху, оказывается, и багажник толком не закрыл. Обернулся, а крышка — дыбом. Попался бы в таком виде гаишникам, дыхнул бы на них вчерашним перегаром — и плакали бы мои права, плакали бы моя жена и мои дети... Мчусь и думаю: «Надо, Богдан, делать тебе чистое алиби. В шахту! Ты — в сутках». «Жигуленок» поставил возле дома, схватил старую каску, фуфайку, переоделся в робу, в которой обычно вожусь с машиной, и бегом на вентиляционный ствол, благо — рядом, метров триста. Стволовой знакомый. Говорю: «Срочно в шахту. Позвонили на квартиру, ребята отпалили, но породу не убирают, боятся: один из патронов не взорвался». Стволовой, сам в прошлом проходчик, сочувствует. Я его предупредил: «Надо было бы ехать в шахту еще в первую смену, но вчера мы крепенько поддали, голова с похмелья...» Стволовой мне всякие рецепты диктует, как избавиться от муторного чувства, а я ему свое: «Ты меня — не видел. Спускался я в первую, стало быть, не при тебе». Он, само собою, соглашается: зачем ему себя под кнут подставлять? За спуск людей по вентиляционному стволовых секут. Спустил он меня, я и рванул! От вентиляционного к людскому — как с горочки, все вниз. Мчусь, словно братья Знаменские. Поотдышался лишь на пересыпе. Надо было людям показаться и на участок позвонить. Это через коммутатор, на случай чего — телефонистка свидетельница. На участке трубку поднял Петя. Я и ему вкручиваю мозги: дескать, так и так, углядел на заезде три бесхозных вагона леса, постараюсь вырвать, отметьте мне первую и вторую смену. Заскочил к ребятам в забой — еще девять свидетелей. Трепанулся им о лесе, о том, что я в сутках, и — на-гора. По дороге физиономию натер угольной пылью. Выехал, зашел к девчонкам в табельную, извините, мол, за жетон. И узнаю, что моим жетоном уже интересовалась милиция. Ну, думаю, всё, загремел ты, Богдан Андреевич, под фанфары: доказывай теперь, что ты не верблюд, не слон и не крокодил. Только никто тебе такой справочки не выдаст, даже зооцирк, который гастролирует сейчас в городе. Помылся, оделся, а тут и вы явились.