Из дневника Александра Николаевича Болдырева:
«Сейчас умереть гораздо легче, чем похоронить. 5 апреля 1942 года. Сейчас 12:20, опять грохочут зенитки, гудят немцы, но не очень. В Эрмитаже, оказывается, всё ещё лежат где-то 53 покойника. Их должны скоро вывезти».
Был дан приказ: если город будет взят немцами – взорвать наиболее важные предприятия и организовать внутреннее сопротивление. Мой отец, Борис Борисович Пиотровский, не очень любил говорить о войне, но если говорил – то очень откровенно: «Все были готовы к худшему, но не думали о дурном исходе. Мы, конечно же, облазили весь Эрмитаж – выясняли и находили места, где можно было бы спрятать наиболее ценные вещи и людей. На чердаках обнаружили такие потаённые и таинственные пространства, в которых можно запросто пропасть и в которые никто не найдёт дорогу и никто посторонний не сможет выбраться. Мистические путешествия волновали наше воображение, многое мерещилось… тени тревожили. Жизнь шла обычным порядком. Я писал свою диссертацию, составлял урартский словарь, изредка даже ходил на концерты. 23 октября 1941 года во время концерта начался сильный обстрел. Было забавно, что во время исполнения Итальянского каприччио тряслись люстры от разрыва снарядов. Все в зале оставались на своих местах, никто не паниковал, оркестр играл… жизнь продолжалась… вот что было чудом. Откровенно говоря, в самые трудные минуты меня подстёгивала одна мысль: если я погибну, то всё, что мне удалось узнать, навсегда пропадёт и кому-то всё придётся начинать с самого начала, с нуля. Умирать – нельзя. Нельзя себе позволить исчезнуть». И люди не позволяли, стремились жить так, как будто у них много сил и много планов на будущее.
Борис Борисович Пиотровский всегда с большим уважением вспоминал свою военную службу. Долгие часы дежурства научные сотрудники не теряли времени – вели интереснейшие научные разговоры: «Одно время в ротонде Зимнего дворца я стоял на посту вместе с великолепным учёным А. Я. Борисовым – я его образовывал в области археологии, а он меня – в области семитологии. Обязанностей было много: разносить кипяток дежурным, служить в морге (переносить покойников из бомбоубежища), и самое главное – противопожарная оборона. Всегда у нас, дежурных, под рукой были книги, мы их держали в сумках от противогазов. Орбели сердился: “Книги нужно держать за поясом!” Мы смеялись: пояса давно и с аппетитом съели».
Из дневника Владимира Васильевича Калинина:
«Вечером дежурил в будке на дворцовой крыше с реставратором древней русской живописи Фёдором Антоновичем Каликиным. У него был строгий иконописный вид: длинная окладистая борода, пронзительный светлый взгляд, высокий открытый лоб, ясные голубые глаза. При известии о нашем поражении на фронтах он вдруг разрыдался – громко, отчаянно, а он всегда был такой спокойный и сдержанный человек».