Конечно, даже самым стойким оптимистам часто не везло. Отец вспоминал:
«Подгаецкий Юрий – молодой, энергичный, счастливый, недавно женился на красавице, родилась дочка… Сил и замыслов было полно. Он умер у меня на руках. Когда я переносил его мёртвым, то не почувствовал его веса – настолько он исхудал. Я перевёз его рукописи в Эрмитаж. Узнал позже, что его жена и дочка погибли: машину, которая увозила их по “Дороге жизни”, разбомбили.
Ещё одна судьба: талантливый учёный Борис Евгеньевич Деген-Ковалевский сдал для защиты кандидатскую диссертацию “Курганы в кабардинском парке города”, торопился защитить, успел – защита прошла с блеском… а через несколько дней его сердце остановилось.
От судьбы не спрятаться, и всё-таки… работа спасала, она облегчала нам тяжёлую жизнь. Те, у кого день был занят работой, легче переносили голод. Поздно вечером, когда было чуть спокойнее, чем днём, и не было воздушных тревог, я любил работать в своём уголке, у коптилки. Моя коллега Антонина Изергина рассказывала, как она возмущалась: “Пиотровский в такое чудовищное время сидит себе, и хоть бы что, как будто ничего не происходит, и пишет, и пишет, а почерк – ровный, понятный, чёткий. Ну и нервы – крепыши, канаты”. А что было делать? Я готовил доклад о походе Саргона против Урарту – прочёл доклад. Мой учитель, профессор Сергей Александрович Жебелёв, пришёл в Эрмитаж послушать. Потом мы бродили вдоль Невы – шли медленно, учителю было тяжеловато. Сергей Александрович… человек элегантный во всех смыслах, глубочайший знаток Античности и археологии, блестящий переводчик Аристотеля, Платона, Аппиана. Помню, шёл снег, а Сергей Александрович улыбался: как красиво и как хорошо прошло заседание, как чудесно и как важно именно сейчас чувствовать, что научная жизнь не останавливается, бурлит, спорит, кипит. Хочется надеяться на новые дерзкие открытия. “Надежды – сны бодрствующих”, и как говорил мой друг Платон – честь наша состоит в том, чтобы следовать лучшему и улучшать худшее. Мы больше не виделись – профессор умер от истощения.
Иногда я заходил в Музей антропологии и этнографии, в нём работал мой дядя, а я приносил ему табак, который получал по карточкам. Он радовался – ещё подышим. Однажды я пришёл в музей, а его нет – ночью умер».
Люди исчезали, силы исчезали, надежды исчезали. Остановились трамваи, в центре застряло много вагонов – они стояли с разбитыми окнами, двери открыты, сиденья сломаны, снег засыпал всё медленно и печально. Появилось много людей с саночками. Откуда взялось такое количество санок? Улицы оказались заполненными народом, шла непрерывная толпа: белое ровное поле Невы перекрещено тропинками – по ним медленно двигались вереницы ослабленных людей, и когда неожиданно начинался обстрел – люди, как по команде, ложились на лёд и Нева покрывалась тёмным дрожащим человеческим ковром.