Николай I действительно с большим интересом следил за художественной жизнью России, часто посещал мастерские художников – беседовал с ними об искусстве, радовался «успешному ходу дела, ободрял, и щедротам Его Величества обязано целое поколение не только русских, но и иностранных художников». Он почти 30 лет поддерживал и поощрял Александра Иванова, который писал «Явление Христа народу» и мог себе позволить за счёт стипендии работать спокойно и неспешно в Италии.
Однажды император увидел скульптуру Петра Клодта (отставного офицера): фигурка лошади была выполнена дивно, изящно, с любовью – она казалась живой и резвой. Пётр Клодт – молодой человек двадцати трёх лет, происходил из старинной славной семьи, его дед верой и правдой служил Петру. Правнук пошёл по военной стезе, окончил в Петербурге артиллерийское училище, добросовестно служил, но подал в отставку – его привлекало искусство. Петра Клодта прозвали «лошадником» – он обожал лошадей и вырезал из дерева их портреты и фигуры. На Невском он снял большой подвал и приводил туда лошадей: часами рисовал их, беседовал с ними и подкармливал овсом.
Николай I захотел познакомиться со «странным человеком» – «удостоил его долгой беседой». После встречи с императором Петра Клодта приняли в Академию художеств, и он сразу получил большой заказ – вылепил огромного коня для Триумфальной арки: «Сия модель была сделана с желаемым успехом». Новый заказ – скульптуры «Укрощение коней» на Аничковом мосту, потом – горельефы для Исаакиевского собора, храма Христа Спасителя, квадрига Большого театра в Москве, памятник Крылову и памятник Николаю I – «человеку, который помог и поверил».
Ещё одна судьба. Любимый брат императора, великий князь Михаил, заказал прапорщику Павлу Федотову, чьи художественные способности очень ценил, картину «Освещение знамён в обновлённом после пожара Зимнем дворце». Картину князь показал брату, и Николай I постановил: «Предоставить рисующему офицеру добровольное право оставить службу и посвятить себя живописи с содержанием по 100 ассигнаций в месяц».
На выставке Ивана Айвазовского в 1848 году император приобрёл шесть полотен, в том числе знаменитый «Девятый вал» Айвазовского. Государь часто посещал мастерскую художника и говорил: «Что бы ни написал Айвазовский – будет куплено мною».
В Дрезденской галерее он долго стоял перед «Сикстинской Мадонной» Рафаэля: «Это единственная картина, возбуждающая во мне чувство зависти относительно её обладателя».
Император интересовался работами немецкого романтика Давида Каспара Фридриха, и у нас в Эрмитаже – одна из лучших в Европе его коллекций. Николай говорил художнику: «Фридрих, если будешь в нужде – дай мне знать, я тебе помогу». И помогал – покупал, щедро платил. Познакомил императора и художника Василий Андреевич Жуковский, который впервые увидел его работы у прусского короля. «Фридриховы туманные картины… Он выражает в них обыкновенно одну простую мысль или чувство, но… неопределённые. Можно мечтать над его произведениями, но ясно понимать их нельзя. Это – мечтания, сны, видения. В предметах природы часто избирает он самое простое положение: берег, волнующееся море, несколько деревьев в долине… но всё трогает душу, погружает в мечтательность. Он сам говорит, что объяснить ни мысль, ни картины не может – всякий пусть находит своё, то есть свою мысль в чужом изображении». Всё, что он изображал, теряло плоть и превращалось в видения, миражи. Художник никогда не подписывал своих работ, никогда не указывал даты и не давал картинам названий – он считал себя соавтором вечной природы. Он писал: «Художник должен рисовать не только то, что видит перед собой, но и то, что видит в глубине своей души. В отдалении всё становится поэзией – дальние горы, леса, облака, события нашей жизни». Фридрих избегал изображений реальных пейзажей, реальных людей – всё лишь вдалеке, всё лишь – ощущение.