О Марии Александровне сохранилась добрая слава: она, безусловно, способствовала принятию решения об отмене крепостного права; благодаря её усилиям и влиянию в России были открыты женские гимназии; во время войны она решительно отказалась от новых дорогих нарядов и украшений – деньги направила в пользу раненых и сирот войны. Мариинский театр носит её имя – в знак восхищения и почтения, а рисунок вышивки на занавесе театра был создан художниками «по мотивам узоров на шлейфе её коронационного платья».
22 апреля 1871 года, к тридцатилетию бракосочетания, Александр II преподнёс супруге «Мадонну Конестабиле» – образ, который утешал и радовал императрицу и напоминал о счастливых днях любви: «Я люблю Марию и скорее откажусь от трона, чем от неё. Я женюсь только на ней, вот моё решение». Счастливые дни быстро закончились, императрица переживала трудные времена: тяжёлые, мучительные болезни, смерть сына, связь Александра II с Екатериной Долгоруковой, измены. Ни слова упрёка не сказала Мария – светлый образ Мадонны помогал справляться с ненастьями жизни. Картина висела в личных покоях императрицы.
В 1880 году по завещанию Марии Александровны «Мадонна Конестабиле» была передана в Эрмитаж. Картиной заинтересовались реставраторы – нужно было перенести красочный слой с деревянной доски, на которой была написана «Мадонна», на холст. Считалось, что влажный северный климат столицы плохо влияет на старинные картины, писанные на дереве и привозимые из чужих краёв, в особенности из Италии. И спасти живопись можно, только снимая с дерева и переводя на холст: тончайшая, кропотливая работа виртуозных мастеров.
Гедеонов много внимания уделял реставрации: он специально ездил в Мюнхен, знакомился с новейшими методами, изучал лаки, особенности холстов. Было важно наладить особый метод реставрации – перенос картин с дерева на холст.
«О, если б картина могла говорить! Как бы она с отчаяния билась лбом о стену и плакала, и жаловалась на старинном итальянском языке». Почему? Критик Владимир Стасов объяснил всё подробно и обстоятельно в очерке «Художественная хирургия»[32]:
«Ей пришлось не только покинуть дорогую и привычную компанию старых знакомых и товарищей, не только из тёплых южных краёв переселиться на север, в страну густых шуб и меховых шапок, но ещё вынести тяжёлую, мучительную операцию». Пугающая операция – перевод с дерева на холст. Картину «стянули в тисках, словно в корсете: это было произведено так нежно и осторожно, что ничего дурного не случилось – и трещины, сближенные и склеенные, так крепко и хорошо срослись, точно их не бывало. Несколько дней спустя наклеили на живопись несколько рядов бумаги, а сверх бумаги холст: значит, краска была крепко пришпилена к своему месту и не могла сдвинуться во время того, что дальше должно было случиться с картиной. А случилось следующее: повернули картину спиной кверху и принялись строгать дерево доски прочь, точно будто бы дело шло о самом простом куске дерева. Строгали, строгали, наконец дострогались до такого тоненького слоя дерева, как паутина: эти флёровые остатки мало-помалу и с бесконечной осторожностью соскоблили кусочками ломаного стекла и мелкими ножичками. Тогда оказался грунт, по которому, собственно, и ходила кисть Рафаэлева: этот грунт, по обычаю итальянских живописцев, был довольно толст и составлен из мела и клея; его стали смачивать и понемногу стирать растушками и сырыми тряпочками. Когда же и это дело было кончено, что тогда осталось на лицо – одна краска, голая краска, но только с изнанки». Потом картину два месяца закрепляли на новом фундаменте (он состоял из нескольких прослоек тюля и клея) и, наконец, пересадили на холст.