— Говорят, на Третьем шли бои? — спрашивает Тари. — Не на орбите, а внизу?
— Говорят, — подтверждает Данкэ. — Но сам я не видел, не успел увидеть. Мы решили, что детей надо немедленно везти домой, подальше от этого кошмара. За ними прислали транспорт с Шеда, я был среди сопровождающих. Транспорт атаковали люди. Так я и попал… на третьи сутки войны.
— И каково общаться с людьми? — спрашиваю я и тут же жалею: вопрос никак нельзя назвать хорошо сформулированным. Но Данкэ отвечает.
— А ты общался с ними до войны, брат?
— Да, — сознаюсь я, чувствуя что-то вроде стыда. — Моей наставницей по языкам Земли была человеческая женщина. Но до войны всё было совсем иначе… и мне могло льстить, что человек хвалит мою способность усваивать чужую речь. Я же хотел спросить: каково общаться с людьми на войне?
— Не общение, — говорит Данкэ. — Резня. Был бой, уже на борту. Я впервые пытался убить человека. В тот раз не вышло… я неважный боец… и меня останавливало… ощущение живого… не знаю… я помнил людей до войны… мне казалось, что всё это безумие — какая-то страшная ошибка. Кажется, я тоже боялся непоправимо ошибиться. Но меня ударили электрическим разрядом — и я очнулся уже в чужом трюме. В качестве… люди называли это специальным словом. Что-то похожее на «трус, который захотел выжить, поэтому попросил его не убивать»… не знаю… не точно. В общем, это у них в обычае: на войне они убивают не всех, некоторых оставляют… не знаю… в рабстве?
Слово звучит дико.
Хао поражённо спрашивает:
— Но рабство — это что-то из древнейшей истории? Те, кто рыл каналы и строил подземные жилища ради милости Хэндара… отказавшиеся от себя, орудия в руках богов? Какая-то заросшая ракушками древность… ты — раб? Не представляю.
— Не совсем так, — Данкэ говорит медленно, будто пытается налить мысли в строгую форму, не расплескав. — Люди считают, что раненный в бою как бы теряет собственную волю и должен говорить то, что ему прикажут; по-видимому, их сородичи так себя и ведут. Так что мне пытались приказать, люди пытались приказать мне отвечать на какие-то вопросы. Вдобавок считали, что, причиняя мне боль, вынудят меня говорить — неважно, что я об этом думаю.
О да, думаю я. Люди причиняют боль, добиваясь ответов на вопросы, потому что их сородичи в таких случаях часто отвечают. И это быстро усвоили наши. Целый миг я чувствую, как грива приподнимается вдоль позвоночника от омерзения… Кэно избавил меня от работы в контрразведке. «Контрразведка» — мерзкое слово. Уродливая помесь, чужое слово из наших корней. «Спецслужбы» — ещё одно чужое слово, с грязным подтекстом, похабный эвфемизм в человеческом духе… Кэно, Кэно…