Тогда-то я и понял, что ни о каких переговорах уже не может быть и речи. Ненависть шла на самых высоких оборотах — но её пытались раскрутить ещё сильнее.
Самое ужасное и омерзительное — что иногда я сам ловил себя на том, что сомневаюсь. Что уже с трудом понимаю, кто мне врал: шедми или люди. Не могу же я один быть правым? — вся рота идёт не в ногу… Университет научил меня слушать окружающих, сомневаться и размышлять — и именно это сейчас мне мешало, раскачивало разум: вокруг было полным-полно искренних доброжелателей, друзей и родственников, убеждённых до мозга костей.
И Вера, которую начали называть «дочерью Чингисхана». У неё получалось очень здорово: когда она говорила с экрана, страстно и с душевной болью — ей все верили… Беда в том, что говорила-то она исключительно под диктовку тех, кто раскручивал эту ненависть — и чайная ложка случайных фактов приходилась на ведро тщательно продуманной дезы.
И ровно ничего нельзя было проверить. Враньё и истина смешались в информационном хаосе, как канализационные стоки с морской водой — и мерзкий вкус вранья чувствовался в любом сюжете, даже самом вроде бы документальном.
Поэтому, когда за мной прилетел Алесь, у меня было такое чувство, что уже можно бежать из дурдома, где и санитары, и пациенты — с примерно одним и тем же диагнозом.
Я спросил: «А что, там вправду концлагерь? Настоящий? Знаешь, болтают…»
Он грустно улыбнулся. Кинозвёздное сияние его улыбок за это время здорово потускнело.
— Нет, Юл. Там — реабилитационный центр. И госпиталь. Поэтому готовься: там много замечательных ребят, которым исключительно паршиво. Готовься не только собирать информацию, но и быть помесью няни и сестры милосердия.
— А братом можно? — улыбнулся я, и Алесь ответил:
— Попробуй.
Я ещё по дороге узнал, что сначала там была военная база. Но пленные там не жили. Надо знать шедми: не могут они жить в плену, не переносят несвободы. Военные пытались удержать шедми в лучшем из миров, как могли, но могли они неважно, потому что за год военных действий в плен взяли тысячи три шедми, а за год в плену уцелело триста бедолаг, у которых оказалась настолько глубокая депрессия, что покончить с собой просто не хватало физических сил. Заставить их работать на людей тоже не вышло — военные с удивлением убедились, что шедми морально легче умереть. С другой стороны, охрану они убивали мастерски, при любой подвернувшейся возможности — и депрессия им в этом деле не мешала.
А после того, как группа шедми с боем завладела модулем и вышла в космос, ухитрившись дать бой и там, забрав с собой «в Океан», проще говоря — на тот свет, патрульный звездолёт, военные решили, что без специалистов по психологии шедми не справятся. И обратились-таки в КомКон.