— Здравствуй, родная, — сказал я, пытаясь скрыть стыд. — А парни, с которыми ты работала — они тоже здесь, да?
Она спросила:
— Хтиада и Грюлэ? — и закрыла рот и нос ладонью: дышать больно. Из-под пальцев шепнула: — Они в Океане. За пределом. Давно уже. Ты не знал?
И я в первый раз обнял ксеноса. Просто — не мог этого не сделать.
Тогда я разговаривал, разговаривал и разговаривал. С шедми и людьми. Ставил на место свои вывихнутые мозги. Именно тогда я окончательно понял, на чьей я стороне в этой войне. Это звучит чертовски непатриотично, но — так уж оно вышло.
И мы вместе проиграли эту войну, будь она проклята. Потому что мы все пытались играть по правилам — с противником, который никогда никаких правил не признаёт.
Меня начинает бить озноб, когда я думаю, что тоже в этом виноват.
Признаться, не слишком-то мне хотелось лететь на Землю. Заставляли обстоятельства.
Комконовский резидент с таким стажем, как у меня, очень любопытно профессионально деформируется, я бы сказал. Он отчасти перестаёт ощущать себя землянином.
Землянин — это узко. Человек — это уж совсем узко. Для пытливого разума — клетка, этакий каземат, из среднеудачно организованного тела и уж совсем неудачно организованной души. По сути, все мы, комконовцы и этнографы, голуби мира, исследователи и шпиёны на жаловании — не так уж и люди; мы, пожалуй, больше, чем нам позволяет происхождение. «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо», — говорите? Но через некоторое время весьма многое человеческое делается чуждо. А нечеловеческое — не чуждо. И из-за этого возникают забавные этические коллизии, отнюдь не в пользу колыбели, так сказать, человеческого разума — нашего мирка, населённого нашими родичами-приматами.
Такими, как мы.
Агрессивными, нетерпимыми, жестокими приматами. Отличными, конечно, заготовками для чего-то будущего, большего и прекрасного… которое из нас пока всё не получается и не получается.
Иногда кому-нибудь из нас удаётся найти себе другой глобус. Но ведь дорогие соотечественники однозначно трактуют такое предпочтение как предательство — и ничего тебе не остаётся, кроме неизбежного возвращения. Особенно тяжело, когда с твоими новыми друзьями случается ужасная беда по вине твоей собственной родни. Нестерпимо, знаете ли.
Тем более что на атомный костёр мне на этот раз взойти не удалось. И в газовую камеру, если что — тоже не удастся. Хоть и хочется. Это было бы честно, знаете ли. Но не дадут с гарантией. Времена другие.
Как наши предки говорили: с кем поведёшься, от того и наберёшься. Я проработал с шедми немало лет — и основательно от них набрался; моментами уйти в Океан хотелось, как к себе домой… да только нехорошо бы это вышло. Я, к сожалению, вполне примат, натуральное млекопитающее, у меня иначе устроено чувство долга — и надо было попытаться в последний раз.