— Никто не мог даже представить такого, — успокоительным голосом вякнул сеньор Фабиани.
— Прости меня. Прости.
Ну, посмотрим на твое дальнейшее поведение, папенька… Может быть.
Он гладил Архенту по голове и тяжело, непривычно хлюпал носом.
Он никогда… Никогда не плакал при нас.
Его проняло. Это хорошо. Это очень хорошо, детка.
Не скажу, чтобы Архентин папаша прямо так осознал и переменился. Я от него этого не ожидала, потому что редко люди враз меняются даже от большого потрясения (а медицинское заключение его, несомненно, потрясло, особенно подробности, записанные врачом со слов акушерки). Ну, а девочке вообще было норм, папа строгий, а как еще. Главное, что сеньор Альсина был опытный негоциант, и понимал понятие компенсаций. Он предложил дочери забрать из дома печали все, что ей заблагорассудится, и не моргнул даже глазом, когда дочь твердо сказала «Пепу и Хосе». Он внес в дарственную сеньору Фелипе, лучшему другу покойного, условие сохранить неизменными сроки предоставления платных консультаций сельскому населению. Я понимала, что это, конечно, мало на что повлияет и выпросила у Эухенио полсотни наличными для того посетителя, но больше тут уж ничего было не поделать. Все эти прелести цвели и в конце двадцатого века, чему удивляться на сотню лет раньше.
В общем, меня ввели в наследство, я подписала под присмотром сеньора Фабиани полсотни документов о выделении доли в наследстве людям,
к
оторым бы несомненно сеньор Альварес отказал в завещании какие-нибудь деньги, если бы он успел написать завещание
— я оценила, как немного среди них было похожих на сеньора Фелипе, получившего только дом и землю, а также какие у большинства из них были опрокинутые лица — и мысленно поблагодарила поверенного. Как он так виртуозно отделил зависимых от подельников — не знаю, но судя по всему, справился на ура.
Итоговый мой капитал оказался вровень с отцовским. Эухенио, которого в подробности особенно не вводили, хохотнул про то, что сестра сходила замуж с выгодой, отец его очень жестко осадил, а я хмуро зыркнула.
В итоге, когда Архенту привезли в Буэнос-Айрес и предъявили свету, ничего не пришлось даже предпринимать для изображения картинки «юная вдова исчахла от горя по красивому богатому мужу». Я примерила остававшиеся в девичьей комнате платья. Судя по ним, замуж выходила справная девушка сорок восьмого, если не пятидесятого размера, а домой приехал дрыщ на палочке. Синяк на виске перецвёл в желтое пятно — его городские кумушки считывали как «и упала в обморок с размаху!», а платья вдовам в любом случае полагались закрытые по запястья и под горлышко. Слуги, конечно, все быстро узнали — горничная устраивала мне ванну и выронила кувшин, ну и Пепа не молчала. А вот Хосе так и не проболтался. Никто по-прежнему не знал, где я пряталась до приезда подмоги. Хосе тусил у меня постоянно, я научила его играть в шахматы, заставила самостоятельно выстроить и выучить таблицу Пифагора, научила делить в столбик и определять делимость числа на пять, три и девять. Это сейчас он крошка, а лет через десять лояльный образованный парень, пусть и мулат, будет немаленьким козырем в рукаве. Еще сколько удастся отвинчиваться от следующего брака, отец-то молчал, а Эухенио почти сразу начал спрашивать, не хочу ли я немного отдохнуть от печальных мыслей в обществе его знакомых офицеров. Разумеется, в приличных обстоятельствах, все такое.