Еще хорошо, что пошла к ним на завтрак, поболтать с Камиллой и узнать о ее здоровье, а то знать бы не знала дальше.
Ну и не знала бы еще пару дней, тебе же было бы легче.
Легче, да. Но лучше знать. Я хочу туда пойти.
Ну уж нет. Совсем девка ополоумела. Тише, тише, пошлем Хосе.
Хосе в гимназии.
Пополудни прибежит домой обедать.
До пополудни я с ума сойду.
Ничего не сойдешь. Во-первых, тебе же сказали — человек в себя пришел, значит, не помирает. Во-вторых, спросишь Пепу, что тут в больницу людям носят? Жратву какую-то? Питье? Ложку, кружку, тапочки? памперсы?
Что такое памперсы?…
ТЫ ШУТИШЬ?
Да шучу, шучу, конечно. Пойдем, озадачим Пепу, пусть пирожков нажарит. Если я хорошо помню, что читала про нынешние больницы, лучше сразу рассчитывать на то, что есть будут человек пять.
Я буду лепить.
Вот именно, мы будем лепить пирожки, займешь руки.
Пепа заохала, о сеньоре младшем библиотекаре она знала больше от Эстефании, чем от меня, и знание это, видимо, было довольно позитивное. Она быстро отправила Санчу и Марию — двух девчушек, которых к нашему хозяйству приекрепила тетушка — что-то стирать, а сама побежала на кухню и даже не ворчала, когда я переоделась в в свои путевые шмотки и села чистить и рубить лук для начинки. Эй, Архента, можешь плакать, если хочешь.
Великая штука лук. Мы выплакали все, что смогли, высморкались и стало полегче. Пепа засунула первый противень с пирожками в печку и отправила меня умываться и переодеваться обратно в господское.
Я поднялась в спальню, села на кровать, подумала, легла и отрубилась.
Пепа разбудила меня через пару часов — поесть пирожков, пока горячие и пока Хосе не смёл весь противень.
— О, он пришел. Отлично. А в больницу что послать осталось?
— Обижаете, сеньора Архента, разве ж я когда делала один противень-то?
Резонно.
Хосе уставился на меня, почти выронил стакан с камбучей и жалобно спросил:
— Вы опять плакали, сеньора? Вы же… так давно же плакали уже.
Вот же зараза глазастая.
— Ты у бабушки спроси, сколько я сегодня лука накрошила.
— Ну ладно, — он недоверчиво зыркнул и вгрызся в пирожок.
Так, на люди сегодня не выходим.
Пепа принесла корзину размером с самого Хосе, и принялась набивать ее — чистая подушка, чистое полотенце, расческа, белая — поношенная, но чистая — мужская рубашка…
— Пепа, откуда рубашка?
— Сгоняла Марию к Федре, ну, к экономке сеньоры Онганья, потом новую сошью, отдам.
— Ох, ну ты даешь, Пепа, обо всем подумала.
— Эх, знала бы ты, сколько раз отец вот этого курносого попадал то в тюрьму, то в больницу…
Хосе громко шмыгнул носом.
— Вина у нас нет, я компоту налила в бутылку, — продолжила Пепа, — а ты смотри не разбей! И не вздумай идти в учёных штанах, переоденься в обычные. Чего морщишься? Ну и что, что гимназистам не положено! Кто в тебе узнает гимназиста-то, с корзиной? Они, чать, не с корзинами таскаются, а чинно с мамашами ходят.