– Быть может, кому-то из ваших воспитанников нужен наставник? – предпринял он последнюю попытку.
– Нет, – ответила она резко. – Среди моих воспитанников больше нет тех, кто нуждался бы в ваших наставлениях, мастер Берг. Поймите меня правильно. – Ее голос немного смягчился. – Я несу ответственность за этих детей и не могу позволить, чтобы их образованием занимался такой человек.
– Понимаю… – Август встал со стула, суетливо одернул измятый сюртук. – Прошу меня простить. Разрешите откланяться?
Она ничего не ответила, повернулась к нему спиной, потому и не заметила холодную решимость в его взгляде.
* * *
Август медленно брел по дорожке, всем своим видом изображая подавленность. Это было легко, потому что ум его был достаточно ясен, чтобы понять, что с Леонидом случилась беда. Его ум был достаточно ясен даже для того, чтобы принять и вину за случившееся, и боль. Августу было больно. Чувство вины тяжким грузом легло на его плечи, пришибая к земле, не позволяя дышать полной грудью. Но было еще одно чувство – та самая решимость, что родилась в кабинете Агнии. Он во что бы то ни стало доберется до сути! Он разберется с тем, что творится в этом насквозь пропитанном тьмой месте. Ему всего лишь нужно дождаться этой самой тьмы.
Август поравнялся с теми окнами, за которыми были комнаты воспитанников. За ним больше никто не следил. Может быть, только Агния из своего роскошного кабинета, но оборачиваться он не стал. Он медленно брел и прислушивался, пытаясь вычленить из окружающей тишины хоть какие-то звуки. Ничего не вышло. Усадьба казалась вымершей. Сказать по правде, она уже была почти мертвой. Август чувствовал это шкурой. Знакомство с албасты еще и не такому научит…
Выйдя из ворот, он какое-то время шел по широкой подъездной аллее, дошел почти до самого ее начала, а потом нырнул в густые заросли одичавшего орешника. Оказавшись в прохладной сени деревьев, он уперся ладонями в колени, восстанавливая сбившееся дыхание. Потом еще долго беззвучно плакал, прижавшись спиной к стволу старой липы, выгоняя из себя боль. Августу казалось, что если боль уйдет, то в душе останется больше места для расчетливой ярости. Наверное, так оно и было, потому что, когда кончились слезы, он не почувствовал облегчения, но почувствовал злую решимость.
Весь остаток дня он провел на берегу небольшой речушки, протекающей по дну оврага. Здесь тоже было тихо, но тишина эта была иного рода – успокаивающая, а не тревожная. Подумалось вдруг, что албасты понравилось бы это место. Это были странные мысли, словно бы он выбирал летнюю дачу для доброго друга. Но албасты никогда не была и никогда не станет ему другом. Она была его сокамерницей. Вот так Августу виделось их странное общение.