Отец Филарет.
Тимофей не видел своего духовного отца, но всем существом своим не просто чувствовал – знал, что Филарет пришел к нему.
Удивительно, но мама и отец Филарет никогда не были знакомы. Значит, они познакомились ТАМ.
Из темноты возникла рука отца Филарета и перекрестила Тимофея.
Отец Филарет и мама стояли рядышком и улыбались ему.
Тимофей смотрел на них, долго глядел, неотрывно. Но потом не выдержал – дернулся к ним: прикоснуться.
Отец Филарет и мама исчезли, словно растворились в стенах Храма.
Отец Тимофей почувствовал, как внутри него затеплилась блаженная уверенность в том, что все идет и будет идти хорошо и правильно.
Так бывало только в детстве, когда мама говорила:
– Ну, ступай.
И становилось совершенно ясно, что он дойдет куда надо, и все намеченное сделает легко и правильно, потому что нет и не может быть в мире никаких непреодолимых препятствий и особых сложностей, если мама отправила тебя в путь…
Первое чаепитие втроем получилось тягучим. Время тянулось неохотно, лениво, словно не хотело помогать людям проживать жизнь, но двигалось само по себе потому лишь, что так заведено: время должно идти, ибо нет у него, у времени, выбора.
Пока ели картошку, обжигаясь и дуя на нее, молчали.
Константин для разбавления тяготы один вопрос задал:
– Народу на службы много ли приходит?
– Есть народ, – не сразу и медленно ответил Тимофей. – Покуда не приходил, тебе и приезжать надобы не было.
Опять замолчали.
Тягучая тишина со двора, видимо, изголодавшись по свету, вошла в дом и расположилась в нем вольготно. Только звяканье посуды и нарушало ее.
Ариадна ставила чай и волновалась по двум совсем разным причинам.
Во-первых, ей казалось: только что прибывший монах смотрит на нее так, как не должен бы смотреть монах на женщину. Самое неприятное заключалось в том, что Ариадна этот взгляд мужской заметила и отметила. Хотя давно и окончательно решила для себя: не возникнет больше в ее жизни никаких мужчин, будет она пытаться монашеской дорогой пробиваться к Господу.
Вторая же причина смятения заключалась в том, что Ариадна была убеждена: ежели Бог людей соединил за одним столом, они непременно должны стать собеседниками, то есть начать разговаривать. Кошка, понятное дело, молча лежит, подачки ждет. Только ведь кошке Бог языка не дал, что ж ей еще делать-то остается? Человек – совсем иное дело. Если люди друг с другом молчат, значит, получается, что друг другом не интересуются вовсе. А это непорядок, тем более если люди собираются жить в одном доме и есть у них одно, общее служение.