Из церкви Дорожный ехал на очередное совещание и про разговор с попом не думал: Семен Иванович не любил и не позволял никому себя учить. Он – как ему казалось абсолютно самостоятельно, просто так, а не в связи – размышлял о том, чтобы ему такое придумать, чтобы обрадоваться; какую бы такую замыслить жизнь, чтобы правильность ее и четкость никуда не делись, а радость чтобы появилась…
Неожиданно для себя попросил водителя притормозить у цветочной лавки и послал помощника купить жене букет цветов. Что за блажь такая – непонятно, но почему-то захотелось подарить жене цветы.
А потом понеслась жизнь, закружилась, заторопилась… И, проезжая мимо церкви, он вспоминал иногда о том разговоре как о чем-то странном, непостижимом; в сущности, ненужном, но занятном приключении.
И еще каждый раз думал: надо бы, конечно, средства изыскать на ремонт колокольни, есть же такое желание. Но отъехав от Храма, тотчас про это свое желание забывал.
А Тимофей пошел в свою комнату, встал на колени перед иконой, начал креститься и заплакал.
И говорил сквозь слезы:
– Господи, ну, отчего я такой неумелый? Отчего жалеть могу, а помочь нет моего разума? Отчего Ты дал мне умение видеть пороки человека, а я никак не научусь помогать человеку пороки те изжить? Что же мне делать с детьми этими неразумными? Отчего так слаба моя жалость и так мал ум мой, что не получается ни дошептаться до них, ни докричаться? Что же мне делать, Господи, научи! Как помочь детям неразумным? Это что ж они со своими душами делают? Что с собой творят, Господи?! Что творят?
Затих Тимофей, не умея больше найти слов. И долго стоял молча и слез не вытирал, которые, неохотные, медленные, скользили по его щекам, увлажняя бороду.
И любовь, и скандалы, и просмотры телепрограмм, и печальные, и веселые разговоры, и водка, и молоко, и квас, и чай вечерний, и вечерние молитвы закончились у забавинцев, а отец Тимофей все стоял у иконы, думая о чем-то своем, лишь ему ведомом.
А жители Забавино спокойно спали. Они привыкли к своим заботам и тяготам, воспринимали их как естественную и нормальную составляющую жизни. Они даже представить себе не могли другую, более радостную, более яркую жизнь, а потому и не тосковали по ней, удовлетворяясь тем, что давало им их существование.
Отец Константин почувствовал неладное.
Захотелось пойти к Ариадне и потом вместе постучаться в комнату отца Тимофея – проведать, проверить предчувствие.
Именно потому, что хотелось так сделать, – так поступать не стал. Сам подошел к двери отца Тимофея, прислушался: тихо. Однако свет виден – значит, не спит.