Постучал. Сначала робко. Потом все настойчивей.
Стучал – прислушивался. Стучал – прислушивался.
Наконец, услышал голос отца Тимофея:
– Сейчас я. Минуту.
Почти сразу открылась дверь.
Отец Тимофей посмотрел удивленно, улыбнулся:
– Ну, проходи, коль пришел.
Константин никогда не был в комнате настоятеля.
Узкая кровать. Стол. На столе – листы бумаги, некоторые исписаны мелким, старательным почерком.
– У вас что, и компьютера нет?
– Мне зачем?
– Чтоб знать, как люди живут.
– Как люди живут – они сами расскажут, – вздохнул Тимофей. – Лично. Чтобы понять, как человек живет, надо ему в глаза поглядеть. Глаза все о жизни человека говорят – не язык. Язык, ехидна, врать горазд, глаза – не умеют. И хотели б, может, да не умеют.
Иконы. У одной из них горела лампада. В углу – телевизор, накрытый плотной, слегка запыленной скатертью. На телевизоре на подставке – большая икона Спасителя.
Отец Константин удивился:
– Вы что, и телевизор не смотрите?
– Почто мне? От прежних хозяев остался. Выбрасывать как-то неудобно: все-таки люди делали. Вот приспособил под подставку.
Отец Константин улыбнулся:
– А я вот посматриваю свой, когда время есть. Новости. Футбол. И даже политические шоу. Да! А как же?
Отец Константин речь вел страстно и темпераментно, как человек, доказывающий важное не собеседнику, а себе самому.
Говорил о том, что – да! – многие передачи, очень многие – да! – не богоугодные и люди ведут на них себя, словно одержимые бесом, душа кровью обливается на них глядеть, а что делать? Пастырь должен знать, чем живет его паства. Да и как понять, что в телевизоре показывают, ежели не глядеть его? Да и в людях как разобраться, ежели не смотреть то, что они глядят, и не интересоваться тем, чем они интересуются?
Старик сидел на стуле, слушал молча.
Константин смотрел на него, силясь по выражению лица разобрать: одобряет отец Тимофей его слова или нет. Но лицо настоятеля ничего не выражало. Точнее, если уж быть совсем честным, оно выражало скуку и тоску, однако Константин ни за что не признался бы в этом даже самому себе.
Когда Константин закончил свою речь, настоятель вздохнул и произнес тихонько:
– Как Силуан Афонский говорил? «Кто хочет чисто молиться, тот не должен знать никаких газетных новостей, не должен читать плохих книг или любопытство знать что-либо из жизни других. Все это приносит в ум много нечистых мыслей». Сказано же: «Старайтесь не о пищи тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную». Вся эта политика – старания о пище тленной. Разве Спаситель говорил что-то о римском прокураторе? Тогда, что ли, политических дрязг не было? Да они во все века были. Но Спаситель о душе человеческой беспокоился, о нравственных законах, которые люди нарушают. Ты можешь себе представить, прости господи, Иисуса Христа, который участвует в политическом диспуте? Даже слова такие страшно произносить… – Отец Тимофей перекрестился. – Господь ведь как говорил о Себе и об апостолах: не от мира сего… Не от мира сего, вот ведь какая штука. Надо людям руку протягивать – уводить их в мир духовный из плотского, а не… – Отец Тимофей остановился на середине фразы, только рукой махнул. А потом добавил: – Беречь надо чистоту своих молитв.