– Странен мне ваш вопрос… Надо молиться усердней, проповедовать тщательнее. Вот я попросил Ариадну вести статистику людей, приходящих в Храм. Растет их количество, растет! Отрадно это замечать.
Тимофей с шумом втянул в себя чай:
– Статистика, – произнес со злой усмешкой. – А статистики людей, которые стали жить по-божески, нет ли у тебя?
– Тут в газетах пишут, что преступности в городе меньше стало, – важно ответил Константин.
– А что любви больше стало, не пишут?
Посидели молча.
Отец Тимофей доел свой бутерброд, допил чай.
Пошел к раковине, вымыл чашку.
Потом посмотрел на Константина своим хитрым взглядом и спросил спокойно:
– Вот скажи ты мне: у тебя к Богу есть ли вопросы или все понятно тебе?
Константин ответил быстро, не задумываясь:
– Тот, кто верит в Господа, – тот ясно живет.
– Хорошо, коли так. И не мучает тебя ничто? И…
Константин перебил:
– Не пойму я, к чему вы клоните. Как можно видеть человека и не мучиться его несовершенством? О чем вы спрашиваете? Ежеминутно думаю об этом, молю Бога о спасении душ человеческих. А как же иначе? Как еще? Только вот Вера в Бога дает мне ясную дорогу. Она освящает все, делает видимым и понятным. Не так у вас разве?
Тимофей собрался уже уходить, но тут вернулся, снизу вверх посмотрел на Константина, произнес шепотом:
– Говорят, ты по молодости на митингах любил выступать? Проповедь и митинг – разные вещи. Разные совсем…
Константин приготовился возражать, рот уже открыл.
Но Тимофей потрепал его по плечу, улыбнулся, спросил с едва уловимой усмешкой:
– Вот ты скажи мне, ясный мой человек, от чужого несовершенства ты мучился, понимаю. А от собственного? – И, не давая возможности ответить, продолжил: – Тому, кто к свету хочет идти, тому руку протянуть не трудно – он ведь сам руку твою ищет. А вот ежели запутался человек в кознях дьявольских и выхода не ищет не потому, что плох, а потому, что привык так жить. Как быть тогда?
– Известно как: к причастию его привести, к исповеди, молиться о нем…
– Все-то тебе известно. – Тимофей, вздохнув, направился к двери. Вдруг спросил – неожиданно, серьезно, без усмешки: – Ты сам-то себе волшебника не напоминаешь? В детстве я фильм видел: такой там красивый был волшебник, как ты, взмахнет своей палочкой волшебной – и лягушка – раз! – и превращается в царевну… Тоже так хочешь? Чтобы пришел человек в Храм, послушал твои умные слова и преобразился?
– Так слово не мое – Божие оно… – начал было Константин.
И снова Тимофей не позволил ему договорить:
– Преступность, говоришь, в Забавино упала? Хорошая новость, чудесная. Если не врут, конечно, газеты. А все ж тревожно мне. – Он вдруг отошел от двери и быстро засеменил к Константину. – Разве не бывает у тебя так, что говоришь ты им хорошие слова, правильные, слово Божие несешь, а ощущение такое, будто между ними и тобой – стена. И слова правильные, вечные, великие бьются об эту стену и рассыпаются горошинами, не добравшись до людских душ. Как ритуалы выполнять, они поняли, а как прожить их – не умеют. Как научить?