О том же самом он попросил своих друзей со двора: заходить в квартиру, вдруг появятся новые жильцы, и передать им все, а также заглядывать в почтовый ящик – вдруг придет письмо от Володи.
И все.
Сбор вещей и подготовка к отъезду прошли будто мимо Юры. Аэропорт, перелет, переезд – тоже.
Теперь он был здесь. В Германии. Он ничего для этого не сделал, а Володя всю сознательную жизнь работал над тем, чтобы удрать в Америку.
«Получилось ли у него? Обязательно должно получиться, иначе это будет слишком несправедливо! – думал Юра. – Может быть, он уже там?»
И если бы он знал ответ, то все равно это было бы неважно, потому что теперь Юра здесь.
Долгое время в Германии он чувствовал себя совершенно чужим. Стеснялся акцента, его передергивало от отвратительного, унизительного слова «эмигрант». Причем эмигрант русский. Немцы говорили о нем именно так, несмотря на то что за распадом СССР следил весь мир, все знали, что Россия, Украина, Беларусь – разные страны. И Юра русским не был. Но кем он мог быть здесь? На четверть немец, на четверть еврей, наполовину украинец, знающий немецкий и историю Германии, живо интересующийся культурой. Но знание языка, культуры и истории не меняло менталитета, не перестраивало голову – как бы Юра этого ни стеснялся, но он был эмигрантом, а по сути даже хуже – практически беженцем. Он сам себя ненавидел за пренебрежение, не раз повторяя мысленно: «Еще более унизительно и трусливо не быть кем-то, а стесняться своей сути».
Каждый день убеждая себя, что он попросту вынужден забыть Володю, Юра прожил первый месяц в Германии. Но ему казалось, что не прожил, а пережил.
Август 1991 года начался отлично – Юра поступил в консерваторию с первого раза. Но в середине, девятнадцатого числа, его ждал удар.
Он сидел в своей комнате, тестировал новенькое пианино, подарок дяди, как вздрогнул от бешеного стука в дверь. Это была мама. Она закричала так, что на мгновение ее крик пересилил музыку:
– Юра! Иди скорее. Юра, там танки в Москве! Горбачева свергли! Господи, что ж это делается – танки!
Не веря своим ушам, Юра медленно, преодолевая чудовищное сопротивление внезапно загустевшего воздуха, вошел в гостиную. Опустился на диван перед телевизором и сидел до самой ночи. А утром и весь следующий день перед глазами так и стояли кадры: Ельцин на танке, толпа вокруг Белого дома и на Красной площади. Позже – пресс-конференция ГКЧП, Янаев, у которого так сильно тряслись руки, что он не мог держать бумагу. У Юры дрожали так же. У него началась паника. Такая, какой никогда еще не было. Такая, какая, наверное, мучила Володю, когда он, не в состоянии справиться с собой, совал руки под горячую воду.