— Расстреляю, суки-и-и-и, вперед!!
Рваная цепь — многие отстали, кто-то вообще завалился обратно в свой окоп — двинулась в сторону немецкой оборонительной линии, расцвеченной огоньками выстрелов. Чуть поодаль другую цепь молдат, беспрестанно кланяющихся перед пением пуль, увлекает за собой Гуляков. Раздается нестройное «ура!» — безысходное и отчаянное, которым наступающие пытаются заглушить ужас.
Шаг влево, два вправо, пять прыжков вперед — чтобы затруднить врагу прицеливание… Бегущий Гуляков натыкается на стоящего на коленях солдата — того, что первым вывесил поверх гимнастерки нательный крест. Тот, стоя на коленях и не обращая внимания на настырно зудящие вокруг пули, истово бьет себя двумя перстами в лоб, живот, погоны и, раскачиваясь, выкрикивает фальцетом в небо:
— Отче! Наш! Иже! Еси!
Гуляков сходу бьет в его голову кулаком, в котором зажат револьвер. Рядовой катится по земле, закрывая лицо руками, и в голос воет.
— Встать, пошел! Бог — там, здесь его нет!..
Штаб-ротмистр вздергивает солдата за шиворот на ноги, увлекает за собой. Оружие воин потерял, едва выбравшись из окопа, и теперь бежит за офицером с пустыми руками.
Линия обороны неприятеля возникла перед цепью вдруг и сразу, казалось ведь, что до германского окопа еще бесконечно долгий путь. Стрельба затихает, сменяясь руганью на двух языках в рукопашной. Так обычно дерутся звери за территорию или самку — самозабвенно, на инстинктах, отключив мозг, как ненужный орган в драке. Новобранцам она понятнее, чем воинская наука — как в родной деревне на Святки, только не до первой крови, а до раздробленных голов и выпущенных кишок. И вот уже все меньше криков, и все больше — стонов.
Рычащий в запале боя Рапота штыком пригвождает немца к стенке обшитого досками окопа, пытается выдернуть трехлинейку, но не может, бросает ее и двумя растопыренными пальцами бьет в глаза другого набегающего противника. Тот орет и падает на колени. Унтер разбивает ему голову треногой от пулемета, подвернувшейся под руку.
Сверху на Рапоту наваливается упитанный офицер в очках, привязанных к голове бечевкой, и тянется с кортиком к горлу. Рапота хрипит что-то нечленораздельное и обеими руками, дрожащими от напряжения, из последних сил сдерживает жало клинка в сантиметрах от горла.
На них натыкается Гуляков, он пытается выстрелить в обтянутую шинелью спину немца, но в нагане кончились патроны — раздается пустой щелчок бойка. Штаб-ротмистр боковым зрением выхыватывает щуплую фигуру прижавшегося к стенке окопа солдата из своей роты. Тот — в ступоре, в остекленевших глазах — ужас, за ремнем на поясе — топор. Гуляков выхватывает его и, чуть присев, как с колуном перед суковатой чуркой, двумя ударами отрубает голову немца. Обезглавленное тело несколько секунд сучит ногами и беспорядочно машет руками.