Гуляков устало вдыхает знакомый запах поля боя: сладкого пороха, свежевзрытой копытами земли и смерти.
Трое солдат подходят к лежащему навзничь германскому кавалеристу с пулевыми отверстиями в шинели на спине. Он еще жив, слышно клокочущее дыхание. Тело, судорожно вытянувшись в струнку, затихает. Один из солдат лезет к покойному в часовой кармашек.
Гуляков говорит тихо, но в его голосе есть что-то, заставляющее всех троих, как по команде, сделать шаг назад от тела:
— Прекратить хамство. Похоронить…
Солдаты неприязненно смотрят ему вслед, а потом нехотя принимаются ковырять саперными лопатками сыпучую, не комкающуюся песчаную почву.
* * *
Большая палатка полевого госпиталя оборудована в овражке, со всех сторон закрытом от обстрела. Отсюда до поля боя всего верста, и в палатку свозят тех, кто еще жив, но к кому уже примеривается смерть, и она или уходит, или получает желаемое — кому как повезет.
Михаил Аркадьевич лежит на кровати с лицом белее наволочки, только черные синяки вокруг глаз. Нижняя часть туловища закрыта простыней, но видно, что ног нет выше колен — линия ампутации заметна по полосам крови на простыне. Неслышно подошедшая сестра милосердия промокает пот на его лысине бумажной салфеткой.
На табурете в изголовье сидит Гуляков.
— Михаил Аркадьевич, держись. Скоро тебя к французам в госпиталь перевезем. А там, знаешь, какие сестрички…
— Иваныч, ничего уже не будет… От меня половина осталась, а ты еще целый. Потому говорю: остерегись. Нижние чины хотят в Россию на раздачу земли. Им эта война — что мне теперь сапоги. Поперек встанешь — на штыки поднимут. Я слышал разговоры в батальоне. Спасайся…
Из-за ширмы к кровати подходит сестра, берет руку раненого и отработанным движением вводит в вену несколько кубиков морфина. Михаил Аркадьевич устало закрывает глаза.
Сестричка — молодая лицом, но не по годам старая его выражением — обреченно машет рукой:
— Идите, ротмистр, пусть поспит…
На выходе из лазарета на Гулякова налетает вестовой Горбаткин:
— Вашбродие, вас велено в батальон! Там… Такое там!
— Не бормочи, что ты как дьяк на пожаре!
— Бунт, вашбродие! Солдатский совет требует на Россию иттить, домой!
— А этот совет на разминирование в ночь не желал бы, а? Сейчас буду…
* * *
Ряды палаток выстроились на поляне, возле костров греются солдаты, стоит неясный гул: это не обычный солдатский треп про баб, жратву и тайники в стенах соседнего замка, а обсуждение чего-то важного. Уставного уважения к офицеру, который спешился с лошади — ни на грош. Ну, подъехал конник, и пусть его…
В штабной палатке в воздухе висит напряжение, хотя на первый взгляд кажется, что присутствующие уверены: все утрясется, встанет на свои рельсы и покатится по ним в правильном, единственно возможном направлении.