Гуляков, присев к столу, замечает:
— А в плену тут, в Европе, тоже чай с баранками, поверьте, лично свидетельствую. Немцы наших офицеров из-под охраны под честное слово в город отпускают. Все возвращаются. Пока один только слово не сдержал: подпоручик Семеновского полка некто Тухачевский. Мы-то с Курилло честно и благородно сбежали, нас никто не отпускал…
Подполковник снова громогласно сморкается, что, очевидно, означает пожелание очередной порции — ему тут же наливают:
— Честь, благородство… Где это все? Офицеры из пополнения рассказали, как дело было в Петербурге в октябре. Когда бунт начался, Зимний дворец выставил в оцепление две роты юнкеров и женский батальон. Все пьяные, в том числе и бабы. Противник под стать: босота из канавы и сброд в бушлатах с флотилии. Тоже, надо думать, не сильно трезвые. Постреляли, покричали, шесть убитых с обеих сторон, разграбленный Зимний — вот и вся революция. И никого в городе не нашлось, чтобы к порядку эту трусливую шайку призвать! Какая-то большая и хитрая сволочь за всем этим стоит.
Поручик, мывший в углу руки после перевязки Курилло, замечает:
— Да в том-то и дело, что несправедливость отчаянная! Шатнтрапа бал правит, а за Отечество те бьются, кто оружия в руках не держал никогда. Вон возьмите Введенского — докторишко обычный, клистирная трубка, воюет простым пехотинцем. А как воюет! Покрошил полроты немцев из пулемета и от французов Военный Крест с пальмами получил. У них не каждый высший офицер таковой имеет…
Курилло, принявший рюмку обезболивающего, дополняет картину:
— Да что доктор с пулеметом! Протоиерей Богословский — лично видел — в атаку ходит с одним крестом в руке. Без каски, седую гриву за версту видно — ничего не боится. Французы-католики к нему подбегают, крест православный целуют, а вы говорите — пулемет!..
Единственный не пивший водки поручик подводит итог:
— Господа, оставим эти саги о доблести и славе для газетчиков. Все на ниточке держится. Давайте уговоримся, чтобы в батальоне неотлучно не меньше трех офицеров было. От греха подальше…
Гуляков, откинув полог, выходит из палатки. Неподалелку троица солдат приплясывает под звуки гармошки, надсадно завывая:
Воевал в войну германску,
На японской был войне,
А за власть свою крестьянску
Повоюю я вдвойне!
Ротмистр лезет в карман за портсигаром, забыв, что во рту у него уже торчит дымящаяся папироса…
* * *
Теплая поздняя осень, как это случается в Европе, в одну ночь превратилась в зимнюю слякоть. В расположении русского батальона поздним вечером вокруг костра собрались офицеры. Один поправляет плюющиеся снопами искр дрова. Другой пристраивает у огня на треноге пузатый закопченный чайник. Гуляков чистит маузер.