Из темноты доносится конский топот, короткое ржанье, звон сбруи. В освещенном круге появляется капитан Мартынов. Всегда немногословный и серьезный, в очках, сейчас он производит впечатление человека, прибывшего объявить о капитуляции Германии как минимум.
— Господа, пришел приказ. Русский Легион — две стрелковые роты и пулеметная — входит отдельным батальоном в первую бригаду Марокканской дивизии. Командовать нами будет штаб-офицер майор Трамюзэ. Я назначен его помощником. Перед дивизией поставлена задача прорвать укрепленную линию Гинденбурга, — при последних словах он задергал кадыком, словно подавился косточкой. — Мы войдем на территорию Германии с российским триколором, господа! А это значит, что война никак не проиграна!..
Гуляков завершает речь Мартынова громким щелчком, вогнав ударно-спусковой механизм в раму пистолета, и со вздохом говорит Курилло:
— Это — путь в одну сторону. Но вся закавыка в том, что, кроме нас, его пройти некому. Поэтому надо идти…
Утро встретило батальонную колонну с Гуляковым, Мартыновым и Курилло во главе на мощенной булыжником древней дороге между седыми пирамидальными тополями. Патриархальная ухоженная Европа уже начала привыкать к валяющимся по обочинам разбитым повозкам, раздувшимся трупам лошадей и искореженным артиллерийским орудиям. Тем более привыкли к этой картине ее непосредственные авторы. Воины Русского Легиона Чести, шедшие маршем на северо-восток, знали, что дорога домой теперь — удел очень немногих из них. Задумчиво-флегматичным стал даже медведь, зарывшийся в солому в замыкавшей колонну повозке.
Штабной вагон бронепоезда, обильно убранный изнутри ядовито-зеленной материей и фальшивым золотом, промерз до инея, несмотря на все старания кочегаров — февраль 1918-го выдался в Петербурге лютым.
В купе, где за столом сидят несколько человек в военных форме без знаков различия, холодно так, что чай из кипятка превращается в помои в минуту. Троцкий в кожанке, со своим обычным неестественно-бледным лицом, на котором выделяются чувственные красные губы, по обыкновению неистовствует. У присутствующих склады-вается впечатление, что спокойно-умиротво-ренный Троцкий — это мертвый Троцкий. Хотя это не так: люди из ближнего круга, допущенные до раздевающегося на ночь тела, говорят: да обычный мужик, хорохорится по должности просто, входит в раж, а остановиться не может.
Поблескивая пенсне, Троцкий выводит фальцетом, загибая пальцы:
— Война пока не проиграна. Ставить заградительные отряды, трусов, провокаторов и дезертиров расстреливать без колебаний! Залить свинцом паникерство! Выбор предельно прост: или республика, или смерть!..