Дима покинул кукольный и до лета успел побывать в скульптурном и собаководческом, который — оставил. Чтобы он имел основание на присутствие в лагере, Анна просит Давида Соломоновича обучать мальчика игре на трубе. Учеников — двое. Второй — сын Элеоноры Майеровны — Зяма. Давид, определив задание ребятам, приглашает мальчиков в радиоузел, где усаживает их, расположившись напротив. «Смотрите», — обращается Давид, раздувает щеки и выпячивает губы, выворачивая их. Прижимает к носу. Ребятам смешно это видеть. Трубач — лысый. Он боится солнечного удара, и череп его повязан влажным платком, закрепленным четырьмя узелками. «Теперь — вы», — командует Давид. Мальчики раздувают щеки, повторяют движения губ. Трубач выполняет то же и приближает лицо к ребятам. «Теперь дуйте», — и сам выпускает воздух. Мальчики не выдерживают; и весь запас скопившегося воздуха в паре со слюной выбрасывается из их уст, обдавая маэстро с двух сторон. Звуки эти не поддаются буквенному подражанию, но характер их, несмотря на вызывающую громкость, по сути — интимен. Давид срывает с головы повязку; отерев щеки, а потом еще и шею, гонит учеников: «Мне это — не нужно!»
Теперь, чтобы сын имел отношение к творческой пионерии, Осталова обращается к Соломону Давидовичу: «Дима занимается в кукольном и скульптурном. Дома много рисует». «Изобрази-ка мне чего-нибудь. Из головы», — дает задание художник. Осталов рисует рожи (страшные). Это — привидения. Они сидят за кладбищенским столом. Мальчику трудно выразить задуманное, и, демонстрируя произведение Соломону, он вдруг начинает выть: «У-у-у-у-у-у-у». Художник вздрагивает, взмахивает рукой. Сейчас ударит? (Отец... Отец...) Старик ерошит Диме волосы. «Ты мне что-нибудь изваяй. Около котельной есть глина». Дима лепит, сидя около кучи, состоящей из глины. Вначале, чтоб понравиться руководителю, он делает собаку. Завершив работу, решает дополнить животное крыльями. Потом — рогами. И еще — шипами на позвоночнике. Показывая изделие Соломону, мальчик пытается не обронить ни звука, как вдруг не выдерживает и, встав на цыпочки, старику протяжно в ухо: «Ааааааа!» «Ах ты!» — отбрасывает, словно гада, крылатую собаку художник. Смутясь и испугавшись, Осталов убегает не оборачиваясь.
В Рожеве Осталовы сдружились с Тесемкиными. Орфей — очень спортивный и дерзкий. Однако никто из ребят к нему не задирается после того, как Тесемкин сокрушительно отволтузил Блудова, скрипача, считавшегося в лагере самым сильным. Орфей произвел нападающий удар ногой, угодив точно в солнечное сплетение, отчего Блудов рухнул и застонал, не в силах вздохнуть. «Каратэ», — шепчут ребята. «Не притворяйся», — улыбается Тесемкин противнику и, когда тот тяжело поднимается, бьет опять, рук из карманов не вынимая. Однажды, по предложению Орфея, на него навалились все девять трубачей, имея целью удалить мальчика из палаты, где он, вопреки режиму, да еще в кедах, развалился на чьей-то койке. Впечатление было такое, что Тесемкин распался на части, так сложно оказалось ребятам выволочь его в коридор, хотя, потрудившись, они все же это выполнили. «Я не нанес ни одного удара», — произнес, сидя на полу, Орфей. Впрочем, его тоже не колотили. Все было корректно.