Марципановая маска обнаруживает свойства гуттаперчи.
— Ты правильно поступил, что обратился с этим вопросом ко мне. — В акульей щели мерцает золото. — Вы понимаете, что я не могу вам приказать, чтобы ты написал о своей беде иначе.
— Конечно, понимаю, но ведь в моей истории болезни зафиксировано, как все действительно произошло. Как же мне писать по-другому?
Я бы, пожалуй, заключил союз с этим персонажем, если бы он мог направить свою энергию на созидание. Пока что его практика нарушает не только экономический, но и экологический баланс...
Пуповина с природой — мой пес. Подросток, я истязал его — да, и мне уже не стыдно. Это был не я! Впрочем, благодаря террору, он настолько очеловечился, что не только я, но и очевидцы реминисцируют его как равного, как компонент биографии. Меченосцы, гуппи, — мы с братом претендовали на контакт; саламандры, ежи — сколько их! Какими бы заботами я окружил вас теперь, да, хотя прежде всего — сыновей, которых так ждал, — они должны были чуть ли не оправдать мое существование...
— Ну что ж, я получил информацию, теперь подумаю, дам указания и посмотрю на результаты. — Панч пытается авансом создать иллюзию своей причастности к обозначенным этапам процесса. Не разочаровываю его неубедительных гримас и удаляюсь под контрапункт аккомпанемента: — Тебе нет никакой разницы — на работе или по дороге на работу: вы получите те же сто процентов.
8 января 1985 года. Кабинет техники безопасности. Правда № 2.
Меня ободряет вера Эгерии в мою правоту. Иногда встречаешь животных, обремененных интеллектом, — это сквозит в измученных глазах и тактичности передвижения. Так же я воспринимаю Эгерию: взгляд — зеркало реалий, с которыми она не в силах бороться и лишь безнадежно тяготится их констатацией.
В коридоре — инженер по ТБ. Я улыбаюсь. Она нервно кивает. Запрос второй фалангой указательного пальца. «Войдите». Я — на пороге. Кастрационное лицо бесстрастно. Руки прижали добычу — папку с документальными опровержениями производственной травмы. Любопытно, какую роль сочинил кастрату марципановый человек. Трудно разрушить впечатление, что под пиджаком задрапирован женский бюст. Могу ли я предугадать реакцию, если подскочу вдруг и начну мять дряблые мичуринские груши? По сути, это — для него, но он скован табу и может симулировать панику.
Дитя Гермеса и Афродиты выборочно оглашает документы. Сто одежек и все без застежек: папка-утопленник, как космолет — ступени, выблевывает докладные и объяснительные, акты и заключения. Как очевидную кочерыжку, жду некоторого соответствия боли в связках, хромоты и потери спортивной формы. На самом деле я узнаю, что в день травмы меня никто не встречал на участке. Вахтенный по бытовке письменно отказался от акта и присовокупился к прочим.