Анна Петровна возвращалась домой в одиннадцатом часу. Августовский вечер захлебывался в ультрамарине. Рядом с домом Осталовых квадратный сад. Через сад — дом. Стена его глухая — красная. По ней растет виноград. Вьется по стене, по веревкам, по леске. Проволоке. Дети ищут в листьях ягоды, но их нет. Штукатурка на стене местами осыпалась, обнаружив кирпичи. Кое-где она выпучилась: ударишь ногой — исходит пылью, как растоптанный дождевик. Ограду сада часто меняют. Ни на одной не останавливаются. Замена — каждую весну. Толстые железные пруты меняют на прутики. Черную краску — на салатную.
В распахнутых воротах сада стояла девочка. Под носом ее присохли грязные сопли. Безгрешные, как у котенка, глаза были немного раскосые. Осталова удивилась одинокому ребенку. На шее у девочки висел на бельевой резинке ключ. Большой и старый, на тоненькой грязной шейке плохо одетой девочки он выглядел как сказочный, который единственный способен, может быть, отпереть таинственную заплесневелую дверь, за которой будет много ласки. Еды и ласки.
Девочку зовут Дусей. Живет она с мамой и братом в полуподвале. «Мама ушла с каким-то дядей, Митя — в больнице». Дома — крысы. Девочка их боится и ждет, не появится ли откуда-нибудь ее мама.
Осталова дошла с девочкой до ее дома, оставила ее матери записку и привела Дусю к себе. Сыновья уже спали. Софья Алексеевна, на стуле сидя, задремала, уронив на пол книгу и очки. Анна оставила девочку в комнате, а когда вернулась с тарелкой разогретого супа, Дуся уже спала. «Чья это девчоночка?» — спросила Софья, разлепив веки. Пытаясь объяснить тете, как познакомилась с ребенком, Осталова разбудила бы детей, поэтому она коротко написала все на бумаге и подала тетушке очки, а подняв с полу книгу, прочитала название «Миллион блюд из сухарей». Отложив записку, Софья ничего не сказала, только скорбно улыбнулась, что было, конечно, одобрением.
Разбивший полночную тишину звонок испугал Осталову. Сигнал не прекращался до тех пор, пока Анна Петровна не открыла дверь. На пороге ей явилась почти карлица, худая, словно истощенная болезнью, с изможденным лицом серо-зеленого цвета. Телесная миниатюрность сочеталась с горильими глазами, женщина выглядела свирепым гномом. Носа у нее как бы не было вовсе, а только две проруби ноздрей. Рыжий покров волос не защищал треугольные уши. Они пылали. Одета она была в тренировочный костюм, поверх него — травяного цвета форменная дворницкая куртка, которая распахнулась, и грудь женщины, обтянутая трикотажем, выглядела не больше, чем у мальчика в период созревания. «Где мои дети, там и я», — проворочала языком гостья.